«А что, если попытать счастья? Все равно хуже не будет», – вдруг пронеслось в голове Афанасия. Когда слон Малик-аль-Тиджара поравнялся с воротами, где стоял Никитин, он, оттолкнув стражника, бросился вперед и очутился у ног слона.

Вазир, заметив Никитина, сказал что-то погонщику. Тот остановил слона и вынул из-за пояса тоненькую дудочку. Ее тонкое, пронзительное пение сразу перекрыло грохот и бренчание, крики зевак, рев слона и звон бубенчиков.

Тотчас же все смолкло, все остановилось. Наступила такая тишина, что Афанасий слышал свое частое дыхание и размеренное сопение слона.

«Пришла, видно, погибель», – подумал он.

– Что тебе надо, чужестранец? – тихо спросил Малик-аль-Тиджар.

И тогда Никитин стал сбивчиво и торопливо рассказывать о своей обиде. Говорил он по-персидски, но от волнения примешивал в свою речь немало татарских слов, а иной раз вставлял и русские.

– Утешься, чужестранец! Если слова твои правдивы, ты получишь все, что по праву принадлежит тебе! – сказал Малик-аль-Тиджар.

Он махнул рукой погонщику слона. Снова запела дудка, и ей ответили все барабаны, трубы и литавры. Слоны и кони двинулись дальше. Никитин молча пошел к себе в каморку.

Утром Юша прибежал к Афанасию и сказал, что во дворе два стражника требуют его.

Никитин вынул из-за пазухи кошелек и отдал Юше.

– Уходи сейчас же со двора, – торопливо сказал он. – Броди по базару, где полюднее. Сюда не ворочайся. К ночи приходи к реке, там и жди. Коли не приду до утра – беги. Золота в пути не показывай: здесь и серебра хватит. Настигать будут – живым не давайся: запытают хуже смерти. Доберешься до Чаула – плыви за море: в Ормузе еще застанешь Али-Меджида, а он тебя на Русь доставит.

– Я с тобой, дяденька Афанасий! – заговорил дрожащим голосом Юша. – Куда я без тебя!

– Кто здесь старшой? – закричал Никитин сердито. – Пока я жив – слушайся! Молод ты своим умом жить – пропадешь и мне не поможешь. Да я вернусь, – добавил он мягко, – жди у реки.

В сопровождении стражников Никитин отправился в крепость.

У высокой ограды его остановили и обыскали. Затем кто-то бесшумно открыл маленькую дверцу, и Афанасий очутился в саду.

Мудрецы

Персидская миниатюра конца XVI в.

Толстый слуга повел его к легкой плетеной беседке, где сидел сам Малик-аль-Тиджар. Он был одет просто, лишь огромная жемчужина на груди да кинжал, украшенный драгоценными камнями, напоминали, что это всемогущий вазир.

Никитин упал на колени и поклонился ему в ноги.

Кивком головы вазир отослал слугу.

– Не бойся, чужестранец, – сказал он по-персидски. – Ты получишь назад жеребца своего. Никто тебя обижать не будет.

Афанасий поднялся с колен. Он не мог благодарить: горло его пересохло.

– Расскажи мне, куда ты путь держишь.

– Прослышал я, всемогущий повелитель, что осенью великий праздник будет в Шейх-ала-Уддине, – с трудом вымолвил Никитин. – Купцы говорят, там большой конский торг в те дни бывает. Думал лето здесь переждать и по осени туда жеребца вести. Только теперь страшусь здесь оставаться: Асат-хан меня не пожалует!

Вазир хлопнул в ладоши. Вскоре высокий воин со скуластым лицом вошел в беседку.

– До осени, Ахмед, останешься в Джуннаре, – сказал вазир. – С ним поедешь дальше.

А Юша в это время ходил по Джуннару. Всегда любил он бродить по шумным восточным базарам и в Джуннаре часто, отпросившись у Афанасия, на полдня убегал из дома.

Но теперь базар быстро наскучил ему. Ни крики и зазывания купцов, ни пляски уличных танцовщиц, ни бой барабанов – ничто не занимало его. Неоднократно порывался он вернуться домой, но всякий раз вспоминал запрет Афанасия.

Часто чудилось Юше, что кто-то следит за ним, и тогда он хватался за нож, спрятанный за широким поясом.

«Один-одинешенек!» – думал он тоскливо. Все вокруг теперь казалось чужим и враждебным.

Так бесцельно бродил он до темноты и в условленный час спустился к реке.

– Юша, где же ты? – раздался знакомый, родной голос.

Юноша бросился к Никитину.

– А Васька? – крикнул он.

– Дома твой Васька! – весело ответил Афанасий.

Солнце палило все сильнее и сильнее. На закате оно становилось багровым – совсем как на Руси в сильный мороз.

Едкая красная пыль носилась в воздухе и покрывала ограды, дома и пожухлую, сморщившуюся листву.

Скотина жалобно мычала в стойлах.

Васька совсем отказывался от еды. Он похудел, бока его втянулись, даже прекрасная шерсть его потеряла свой атласный глянец.

– Ничего! – утешал Никитина конюх. – Придут дожди, он в неделю отъестся.

Все с нетерпением ждали дождей, но небо по-прежнему было безоблачным.

Как-то вечером конюх показал Никитину на закат: солнце садилось в черной полосе.

– Жди дождя, – сказал он.

Прошло еще несколько томительных дней. Дожди все не начинались.

Однажды на закате страшный удар грома потряс небо и землю. Еще четыре раската последовало за ним.

– Ночью будет дождь, – сказал конюх.

Он поспешил застлать новыми пальмовыми листьями крышу конюшни.

В полночь разразилась гроза, да такая, какой никогда не видывали русские. Молнии словно гонялись друг за другом. В короткие промежутки между их блеском тьма казалась еще глубже, еще страшнее. Удары грома сливались в один сплошной грохот. Дождь лил сильными косыми струями.

Никитин и Юша остались в конюшне и всю ночь успокаивали жеребца.

К утру громовые раскаты утихли, но дождь лил по-прежнему. Потоки мутной воды неслись по двору, сливались в один ручей; на базаре образовалось целое озеро.

Когда Никитин с Юшей зашли к себе в каморку переодеться и отдохнуть, они увидели множество неожиданных гостей. На стенах суетились скорпионы, тысяченожки, пауки и ящерицы. Из сапога Юши выглядывала черная голова змеи. Маленькая мокрая белочка примостилась на окошке. Все это были беженцы, спасавшиеся от дождя.