– …А еще, – сказал доктор так, словно разговора о Васе вообще не было, – Там жаловались на то, что культура уничтожается тем, что финансируется всего на тридцать процентов. – Культура финансируется всего на тридцать процентов, – ответил я, – Потому, что ее, попросту, нет…

…До прихода Василия, нам лучше всего было бы помолчать, но меня словно кто-то за язык дернул. Я еще со времен службы в армии запомнил – если есть возможность сказать глупость, обязательно скажешь:

– Раньше не было столько наркотиков.

Наверное, Дмитрий Николаевич слышал эти слова так много раз, что уже устал от них.

Во всяком случае, мне, он ответил, вздохнув как-то устало:

– Раньше мы были изолированы, как луна.

На луне, кстати, и сейчас наркотиков нет …

Я отлично понимал, что проблема не в том, что отменили пионерскую или комсомольскую организации.

Дело в том, что очень многие дети не видят занятых делом родителей, не видят дела, которое будет передано им, и которое они, со временем, должны будут развивать и умножать.

В крайнем случае – дела, от которого они могли отказаться, для того, чтобы заняться другим делом.

Вместо этого, очень часто, дети видят родителей, не умеющих стремиться и процветать.

Не желающих ничего.

Опускающих еще не поднятые руки.

– Дело ведь не в том, сколько наркотиков, а в том – сколько людей готовы их принимать…

– Конечно, это не снимает ответственности с тех, кто должен бороться с наркотиками.

Когда наркотики можно купить чуть не на каждом углу, и весь город знает, где именно можно это сделать – спрашивать нужно не с эпохи, а с обычного милиционера, – Дмитрий Николаевич продолжал говорить также устало, как лектор общества «Знание» повторяет поднадоевшую истину тем, кто с ним и не собирается вступать в спор и развязывать дискуссию.

– А что, в Калуге много мест, где можно купить наркотики? – спросил я, словно надеясь на то, что Калуга – это какой-то безнаркотный оазис.

– Что – в Калуге? Вот будете выезжать из больницы, метров через сто, увидите парня в рыжей кепке.

Это один из торговцев.

Сколько раз говорил участковому, что, по крайней мере, от больницы нужно отогнать этих деятелей.

Все без толку.

– Ну и что говорит милиция? – мне всегда было интересно то, чем аргументируют люди невыполнение своих прямых обязанностей.

– Говорит, что арестуют одного – придет другой.

Кажется, то, что может придти второй преступник, для них повод для того, чтобы не арестовывать первого.

Я не обратил внимания на то, как прореагировал на слова доктора Зарычева Гриша Керчин, тем более, что дверь отворилась, и на пороге оказался Вася Никитин. И каждый из нас опустил глаза.

Никакая правда не стоит того, чтобы быть жестоким по отношению к тому человеку, к которому ты хорошо относишься. Никакое лицемерие – тем более…

– …Когда-то, не помню в шутку или всерьез, я сказал Петру Габбеличеву, что от жизни нужно взять все.

– Да, – ответил он мне:

– Только, взять все от жизни – это, прежде всего, взять все от себя самого.

И тут встает вопрос: что ты сам себе можешь дать?

…В своей жизни, мне, как и всякому другому человеку, приходилось открывать несчетное количество дверей, но я никогда не задумывался о том, как, иногда, трудно это сделать.

О чем меня будут спрашивать, я знал.

И знал, что расскажу все…

…О том, что у меня гепатит, я услышал раньше врачей – так у нас хранят врачебную тайну.

Медсестра рассказала мне сразу, как только были сделаны анализы.

Она тараторила, что-то о том, что с гепатитом живут до ста лет. Что это совсем не страшная болезнь, если только не пить пиво, но я не слушал ее.

Мне стало страшно.

Страшно за Олесю…

…Тот день был самый обычный.

Для меня.

С утра, как всегда, болела голова.

Болела так, не то, чтобы больно, противно, что я даже не помню – какая стояла погода на улице.

И не хотелось выходить из дома.

Так я и стоял у окна, грязный, непричесанный, стоял и смотрел на людей, проходивших мимо моих окон.

У каждого из этих людей, наверняка, были свои проблемы.

Но у них были проблемы нормальных людей. Моя проблема заключалась в том, где бы найти опохмелиться.

Кажется, тогда мне впервые стало стыдно.

А, может, не стало.

Врать себе легче всего – некому уличить во лжи. В тот день, я все равно вышел бы из дома, но, может быть, в тот день, я впервые задумался о том, что я должен бросить пить.

Так я стоял у окна, смотрел на прохожих и завидовал им. Может, с зависти к нормальности других и начинается поиск своей нормальности.

А время шло.

Это время и решило все.

Уйди я из дома без раздумий, выйди из своих дверей на пять минут раньше, Олеся не застала бы меня.

Видеть Олесю я не хотел.

Наверное, это и есть – алкоголизм: когда с бутылкой лучше, чем с женщиной…

…Что делала эта девчонка в моей жизни? Может, я просто был ее первой любовью, а первая любовь – это еще и немножко дружба.

– Куда ты? – мы столкнулись с Олесей в дверях.

И я не ответил на ее вопрос.

Потому, что на некоторые вопросы отвечать неправду – глупо, а правду – стыдно.

– Я пойду с тобой.

– Никуда ты не пойдешь.

– Пойду.

– Не пойдешь.

– Пойду, – твердо сказала она, и я понял, что спорить с ней мне бесполезно.

Так было уже не раз – она увязывалась за мной, я напивался с кем-нибудь, постепенно, а не сразу. С кем-то, кто в бывшей жизни был мне омерзительней и омерзительней, но я, со временем, переставал обращать на это внимание – а потом, она тащила меня домой.

Не то, чтобы я к этому привык – к такому привыкнуть невозможно – смирился.

Я вообще, стал смиряться очень многим.

…Какого-то хмыря из моих перемежающихся собутыльников, я встретил довольно быстро, прямо за углом своего дома.

Рядом с хмырем стоял еще один человек – пил я с ним когда-нибудь или нет, я не помнил, но это сейчас не имело никакого значения.

О чем-то мы говорили – да о чем – о том, где бы опохмелиться.

Тот, второй, кажется, вначале молчал. А, потом, узнав, что я художник, предложил куда-то пойти.

Мне было все равно, куда идти.

И идти ли куда-то.

Так мы и пошли.

И Олеся пошла с нами.