мои ударили по нему, как тяжелая дубина. Он медленно поднял на меня глаза, словно собираясь что-то сказать, но так ничего и не произнес. Я пристально смотрела в его исхудавшее, почти бесплотное, жалкое лицо.

В лице его не было гнева. Он приподнял обожженные руки, посмотрел сначала на одну, потом на другую. Из глаз его потекли слезы. Ни слова не говоря, он бросился к двери и скрылся в ночной темноте.

– Думаешь, он понял, что его обманывают? – тихо спросил Хосе.

– Он с самого начала прекрасно все знал, но не позволял себе в это поверить. Разве можно спасти кого-то, кто сам не желает спасения… – Я хорошо понимала его чувства.

– Саида его прямо околдовала, – сказал Хосе.

– Саида околдовала его не тем, что утолила его страсть. Она олицетворяет для него все, чего ему так не хватает в жизни. Он мечтал о любви, о сочувствии, о семье, о ласке. Когда робкий и одинокий молодой человек находит любовь, пусть даже фальшивую, он, конечно, будет держаться за нее до последнего, наперекор всему.

Хосе молчал. Погасив свет, он долго сидел в темноте.

Мы думали, что Сейлум больше не придет, но на следующий день он появился снова. Я сменила ему повязки на руках.

– Ну вот! Сегодня печь хлеб будет уже не больно. Через несколько дней совсем заживет.

Сейлум был спокоен и немногословен. Уходя, он как будто хотел что-то сказать, но, видно, так и не решился. Уже подойдя к двери, он вдруг обернулся и произнес:

– Спасибо.

Было в этом что-то настораживающее. Но я ответила небрежным тоном:

– Да ладно тебе. Хватит сходить с ума. Иди, а то на работу опоздаешь.

И тут он улыбнулся мне странной улыбкой. Я закрыла за ним дверь, и сердце у меня защемило. Что-то явно было не так. Сейлум никогда прежде не улыбался!

На третий день рано утром я пошла выбрасывать мусор. Открыла дверь и увидела подходивших к дому двоих полицейских.

– Простите, вы сеньора Кэро?

– Да, а в чем дело? – И подумала про себя: ну все, Сейлум умер.

– Вам знаком человек по имени Сейлум Хамид?

– Это наш друг, – тихо сказала я.

– Не знаете, где он может быть?

– Что значит – «где он может быть»? – переспросила я.

– Вчера вечером он похитил деньги из магазина своего брата и выручку из пекарни, после чего скрылся.

– Ох…

Не думала я, что Сейлум решится на такое.

– Может быть, он в последнее время упоминал о чем-то необычном, например что хочет куда-то поехать? – спросил полицейский.

– Нет. Если вы с ним знакомы, то должны знать: Сейлум крайне немногословен.

Проводив полицейских, я закрыла дверь и пошла еще немного поспать.

– И как он мог решиться уехать из пустыни? Ведь здесь его корни, – сказал Хосе за ужином.

– В любом случае, вернуться он уже не сможет. Его повсюду ищут.

После ужина мы сидели на крыше. Ночь стояла безветренная. Хосе попросил меня зажечь лампу. Как только она загорелась, к свету устремился рой мотыльков. Мы смотрели, как они вьются вокруг лампы, словно она – цель и смысл их существования.

– О чем ты думаешь? – спросил Хосе.

– Я думаю о том, что мгновение, когда мотылек летит на огонь, – самое счастливое в его жизни.

Соседи

Мои соседи-сахрави на вид чумазы и неряшливы. Испачканная одежда и неприятный запах создают у людей впечатление, будто они имеют дело с нищими и жалкими людьми. А на деле каждая семья в нашей округе получает от испанского правительства денежную помощь, у людей есть работа и дополнительный заработок: кто-то сдает комнаты европейцам, кто-то держит коз, а кто-то открыл в поселке магазин и получает неплохой и стабильный доход. Сами местные говорят, что в Эль-Аюне живут только сахрави, крепко стоящие на ногах.

В прошлом году, в первые месяцы жизни в Сахаре, я еще не была замужем и часто выезжала путешествовать по пустыне. Каждый раз я возвращалась домой ободранная до нитки, как после налета грабителей. Нищие жители пустыни даже колышки от палатки готовы были у меня утащить; о носильных вещах и говорить нечего.

Поселившись на улице, носившей имя «Золотая река», я узнала, что наши соседи считаются в пустыне людьми зажиточными, и, признаюсь, была обрадована: мне рисовались радужные перспективы соседства с богачами.

Во всем, что произошло после, я, конечно, сама виновата.

Как-то раз соседская семья пригласила нас на чай. Едва мы переступили порог, как на наши башмаки налип козий помет, а мою длинную юбку обслюнявил сынишка Хамди. На следующий день я принялась обучать дочерей Хамди мыть пол шваброй и развешивать циновки на солнце. Стоит ли говорить, что и ведро, и стиральный порошок, и швабру, да и воду дала им я.

Отношения между соседями здесь самые что ни на есть задушевные, и мои ведро со шваброй ходили по рукам до самого вечера. Но это ладно, ведь в конце концов мне их все же вернули.

Не успела я обжиться на улице Золотой реки, как к моей двери, на которой и таблички-то с номером не было, начали сходиться соседи со всей округи.

Двери моего дома были открыты, когда я раздавала лекарства, но в остальное время я избегала избыточного общения. «Благородный муж в общении пресен, как вода…»[9] – я всегда придерживалась этой истины.

С некоторых пор, однако, жилище мое превратилось в проходной двор. Едва я приоткрывала дверь, как в дом врывалась толпа женщин и детей. От пытливых глаз соседей не ускользала ни единая мелочь из нашей жизни и обихода.

Мы с Хосе люди не жадные, к людям относимся с радушием, и постепенно соседи приучились в полной мере пользоваться этой нашей слабостью.

Каждый день начиная чуть ли не с девяти утра в доме непрерывно толпились дети, требовавшие наших вещей.

– Брат прислал меня за лампочкой.

– Мама велела взять у вас луковицу.

– Отцу срочно нужна бутылка бензина.

– Дайте нам ваты.

– Дайте фен.

– Одолжите сестре утюг.

– Мне нужны гвозди и немного проволоки.

Каких только вещей они не требовали! Самое ужасное, что все эти вещи у нас были. Не дашь – будешь потом корить себя за жадность, а дашь – обратно, конечно, уже не получишь.

– До чего назойливый народ. В поселке ведь все продается, – то и дело повторял Хосе. Но стоило на пороге появиться очередному маленькому разбойнику, как он тут же все ему отдавал.

И – уж не знаю, когда это началось, – соседские детишки принялись