панацеи или «всеобщего универсального врачества» и к «божественной магии»[121], то есть к попыткам входить в сношения со светлыми духами[122], а познание Бога – к мистическим толкованиям Священного Писания.

Эти-то квазинаучные цели и составляли главную приманку наших розенкрейцеров. «Я признавал, – показывал на допросе Трубецкой, – орден Розового Креста, по градусам оного, не за иное что, как за науку, сокрытую от людей, касательно до познания таинств натуры или за высшую химию; то есть я признавал оный за школу высших таинств натуры»[123].

Эти розенкрейцерские тенденции налагали совершенно особый отпечаток и на работы в масонских ложах, подчиненных московскому братству; с внешней стороны они ничем не отличались от обыкновенных: те же обряды, те же иероглифы и катехизисы, но содержание было совершенно иное. В 1-й ученической степени великому мастеру еще рекомендовалось[124] не запутывать умы братьев «высокими знаниями», «не прельщать никакими острыми толками» и книги давать читать только духовно-нравственного содержания. Но уже во 2-й товарищеской степени ему предписывалось возбуждать в масонах «внимание и привычку к рассмотрению натуры», начинать говорить о химии, физике, причем указывать, что «светские училища хотя и имеют некоторые познания, но недостаточные, и они, как впотьмах слепые, бродят». Для чтения товарищей рекомендуется давать уже алхимические сочинения: «Хризомандер», «химию какую-нибудь истинную», «физику, основанную на истине». В мастерской степени должно уже «прикладывать гиероглифы» на алхимию, «яко на средство, могущее и в самом откровении скрыть великий свет, также и самое действие воплощения покажет алхимический процесс работы камня» (!); далее мастеру вменяется в обязанность «открывать силы человека к сообщению с невидимыми духовными существами и с самим Богом» (!); открывать, что «человек был дух[125]… что́ есть… создание мира… что́ есть соль, сера и ртуть, и всю алхимическую связь в отношении ее к человеку, натуре, Богу и таинствам Его». Есть указания и на необходимость открывать «таинство чисел» (каббалистика). Среди рекомендуемых книг находятся сочинения Якоба Бёме, далее «Таинство креста», «Тайна творения» – по части теософии, Теофраст Парацельс, Василий Валентин, «Платоново кольцо» – по алхимии, наконец, «Пастырское послание», «Из света сияющий брат Розенкрейцер» – «по ордену».

Не может быть сомнения в том, что вся розенкрейцерская «наука» была в Западной Европе явным анахронизмом. Ее дикие крайности и в России, конечно, не были явлением, благоприятно отражавшимся на нашем общественном развитии, так как отвлекали русский «ум, еще в сужденьях зыбкий», от нормального пути к усвоению настоящей европейской культуры. Но в русском розенкрейцерстве были и свои хорошие стороны, не прошедшие бесследно для истории нашей культуры и объясняющие, почему примкнули к этому движению лучшие интеллигентные силы России. Прежде всего важно, что это было первое у нас интеллигентное общественное течение, в первый раз сплотившее русских людей и направившее их в сторону служения общественным нуждам и интересам в формах широкой благотворительности и борьбы против «вольтерианства», поколебавшего правильный ход нашей культуры. Всем известна филантропическая деятельность русских масонов XVIII века, и неслучайно, конечно, почвой, на которой она возникла, было розенкрейцерство: именно розенкрейцеры открывали больницы и аптеки, создавали успехи русского просвещения, шли на помощь голодающей России своею «братскою» любовью к человечеству. Историк не может не обратить внимания и на то обстоятельство, что розенкрейцерство, бывшее на Западе явлением умственной отсталости, у нас оставалось совершенной новостью и впервые давало русскому обществу известное миросозерцание, какое – это вопрос другой, – но важно, что оно было дано, что впервые благодаря розенкрейцерству осознали его необходимость. Это представляло собой первую философскую систему в России, которая, составляя определенное идеалистическое мировоззрение, сыграла немаловажную просветительскую роль в XVIII веке: успешно борясь с влиянием чуждого русскому духу вольтерианства, розенкрейцерство, несмотря на свои дикие крайности и смешные стороны, воспитывало, дисциплинировало русские умы, давало им впервые серьезную умственную пищу, приучало – правда, с помощью мистической теософии и масонской натурфилософии – к постоянной, напряженной и новой для них работе отвлеченной мысли. Кто видел перед собой многочисленные переводы мистических книг, сделанных русскими масонами, тот знает, как много розенкрейцерская наука внесла в работу русской мысли неведомых ей до тех пор отвлеченных понятий, для которых русский язык не имел даже соответствующих слов и выражений. Следовательно, эта сторона розенкрейцерства, не только, конечно, переводы, но главным образом самостоятельные попытки масонского творчества и особенно речи в собраниях братьев, несомненно внесла свою долю и в дело обогащения русского литературного языка: кто знает, сколько приобрел здесь в этом отношении будущий создатель этого языка – Карамзин, воспитанник «Дружеского ученого общества», друг масона и переводчика Петрова и, наконец, сам масон, принадлежавший к московскому кружку? Бюст Шварца, стоявший в комнате молодых друзей, Карамзина и Петрова, и покрытый траурным флером, стал прекрасным напоминанием этой связи между розенкрейцерством и судьбами русской общественной мысли и литературы.

Уроборос. Гравюра Лукаса Дженниса из книги алхимических эмблем «Философский камень». 1625 г.

Мне остается еще сказать несколько слов о судьбе елагинских лож, которые, прекратив, как мы знаем, свои работы в 1784 году, в скором времени возобновили их снова. Это возобновление, имевшее место в 1786 году, связано, может быть, с теми гонениями против московского кружка, которые около этого времени уже не оставляли сомнений в истинном характере отношения к нему Екатерины. Хорошо осведомленный в этом пункте Елагин, масонская деятельность которого заглохла, вероятно, не без связи с успехами ненавистной ему «карлсбадской системы» (розенкрейцерства), воспользовался, может быть, наступившими для него более благоприятными обстоятельствами и по просьбе «разномысленных братий о соединении их» попробовал возобновить «цепь упражнений» подчиненных ему лож, «приняв опять многия лета покоящийся его молоток»[126]. Собрав своих «братьев» в капитуле, которого состоял префектом, Елагин прочел в их присутствии целый ряд бесед с целью ознакомить их с новыми основаниями будущих занятий в английских ложах. Он собирался возжечь для них новый светоч. «Из него же предложу слова, – обещал он, – никогда еще до слуха вашего не дошедшие». «Прииде бо час, – торжественно заявлял Елагин, – глаголю… отверзутся уста мои, доселе печатию скромности запечатленными бывшие»[127]. В чем же должны были заключаться эти новые масонские откровения, которые отныне легли в основу работ подчиненных Елагину братьев?

Иллюстрация к латинскому переводу труда каббалиста Иосифа бен-Авраама Гикатиллы. 1516 г.

Нам известно, что елагинские ложи в это время принадлежали к многостепенной (7) системе, которая в записке масона Л-ра названа «йоркской, новоанглийской»[128], причем ложи Скромности и Урании работали во всех семи степенях, а остальные ложи союза только в пяти[129]. Братья 6-й и 7-й степеней составляли «высокий капитул», управлявший подчиненными ему ложами. Для этих-то братьев