– Значит, все-таки прииск? – задумчиво произнес Никита. –Золото…

– Какое золото? Нет его давно, – быстро пробормотал старик иперекрестился, – прости, Господи…

– Вы сами были там?

– Не вводи во грех, не могу я врать, – старик поморщилсяболезненно, – но рассказать тоже не могу. Мне видишь, как рот-то заткнули. Храмотреставрировали, денег отвалили и на дом, и на утварь церковную. На, поп,подавись, только молчи. Был я там. Близко, правда, не подходил, но видел их.

– Кого?

– Несчастных этих. Рабов. Вот кого. Вертолет как раз сел, ихвыводили. Площадка-то не на самом прииске, подальше. Вышли они, смотрю,странные такие, не шабашники, не зеки. Женщины, подростки, мужчин совсем мало.И одеты все хорошо. Очень даже хорошо, по-городскому – Только лица какие-тоособенные у них. Знаешь, как будто бесноватые они. Глаза застывшие глядят водну точку, бледные все. Я смотрю – ну какие из них работники? Хотел дажеподойти, тогда еще охраны серьезной не было, только все начиналось, пять летназад. Я как раз к леснику приехал, к Николаю Царствие ему Небесное. Помиралон, и надо было исповедать, причастить. А домик их стоял совсем близко отвертолетной площадки. Вот я и посмотрел на первых старателей. Правда, нас сКлавдией, с лесничихой живо заметили, отогнали, мы сначала думали, прибьютсовсем. Но ничего, обошлось. Только потом пришли ко мне двое, прямо в храм, ибыл у нас разговор. Все, говорят, получишь, поп, только молчи. А видишь,болтаю, старый дурак. Грех-то какой. Искушение. И молчать грех, и не молчать –тоже… Вот я тебе рассказываю, а сам думаю, что случись с тобой – опять же явиноват…

Ксения Тихоновна все это время молча возилась у печки,только шумно вздыхала и наконец подала голос.

– Хватит, отец. Может, их ищут, этих страдальцев, а мымолчим с тобой столько лет, греха не боимся. Кто-то ведь должен знать. ВчераКлавдия за хлебом приезжала, говорит, там могилу братскую размыло, вниз потечению. Человек двадцать, не меньше, Царствие Небесное. Они хорошосохранились, женщины молодые, детки-подростки.

– Клавдия – это лесничиха? – быстро спросил Никита.

– Она самая, – кивнул отец Павел, – домик ей перестроилиподальше от площадки, одна там живет.

– Как мне до нее добраться?

– И не вздумай! – старик помотал головой. – А увидит кто?

– Она здесь еще, Клавдия, – пробормотала Ксения Тихоновна,ни на кого не глядя, – у снохи ночует. Завтра на рассвете назад пойдет.Двадцать километров пешком, – мрачно добавил отец Павел, – раньше мерин у неебыл, так она на телеге ездила. Теперь издох мерин, ходит пешком. Она привычная,а ты городской, не осилишь.

– Если что, Клавдия скажет, племянник, – прошептала КсенияТихоновна, – из Синедольска племянник…

– Эй, командир, ты живой, в натуре, или как? – Голос звучалсовсем близко, и отдавался в голове тупой болью. Егоров с трудом разлепил веки.Сквозь пелену метели маячили над ним два больших темных пятна.

– Ну ты чего, мужик, в натуре, перебрал, что ли?

Вставай, замерзнешь.

– Я не пил, – хрипло произнес Егоров, – на меня напали.

– Ограбили? Так, может, это, «Скорую» вызвать?

– Не надо. Который час?

– Двенадцать.

– Дня или ночи?

– Ты что, ослеп, что ли, командир? Ночь, в натуре.

Спать пора.

Вдали светились толстые прозрачные колонны-аквариумы, в нихплавали, радужно переливались огромные рыбы. Они смотрели прямо на Егорова.Одна выпячивала губу и напоминала Гришку Русова. Другая щурила глаза и былапохожа на плосколицего лысого гуру. Иван Павлович попытался встать на ноги,сделал резкое, неловкое движение и тут же обмяк.

– Слышь, командир, живешь-то далеко?

– Не очень.

– Деньги остались какие-нибудь, или все вытащили?

– Не знаю.

– Ну ты даешь, в натуре! Не знает он! Посмотри проверь.

Ему помогли встать. Он нащупал бумажник во внутреннемкармане летческой шинели, вытащил, раскрыл. При зыбком свете далекого фонаряпересчитал несколько купюр.

– А говоришь, ограбили. Бумажник-то на месте. Ладно, давайнам сотню, вон, у тебя там еще два полтинника есть. Один на такси, другой назавтра, чтоб опохмелиться.

Он так и не разглядел их лиц, но понял, что это былимальчишки, не старше восемнадцати. Пьяненькие, веселые, они взяли у него сотню,вывели на дорогу, поймали машину и исчезли в сизой ночной метели.

Следующие два дня Егоров пролежал дома с высокойтемпературой. Один раз к нему в комнату заглянул Федя, принес чаю с лимоном.Потом они все трое исчезли до позднего вечера. В последнее время они вообще всереже бывали дома, только ночевали.

Поправился Егоров быстро. Удар по шее, как и в прошлый раз,не имел никаких последствий, не осталось даже слабого синяка. Через два дня,вполне здоровый и даже отдохнувший, он отправился в рейс. Когда вернулся,Оксаны и мальчиков дома не оказалось.

Стояла глубокая ночь, выла метель. Он обшарил квартиру. Небыло двух чемоданов, из шкафов пропали теплые вещи. В ванной в пластмассовомстаканчике одиноко торчала зубная щетка Ивана Павловича. А в общем, всеосталось на месте. В квартире было чисто и страшно тихо.

Егоров дотерпел до утра и кинулся в Дом культуры, где впоследнее время занималась группа.

– Они сняли какое-то другое помещение, – сказали ему.

Разумеется, нового адреса никто не знал. Когда Егоровспросил, не осталось ли каких-то документов, например договора об аренде, емугрубо указали на дверь, заметив, что он лезет не в свое дело. Из Дома культурыон побежал в милицию.

– Моя жена уехала ночью куда-то и увезла детей.

– Очень сожалею, – пожал плечами сонный дежурный.

– То есть как – сожалеете? Вы должны искать, объявить их врозыск.

– На каком основании?

– На основании… секты! Они попали в секту, их там свели сума, а потом украли.

– Имущество какое-нибудь пропало? – поинтересовалсядежурный.

– Нет. То есть да. Они взяли с собой теплые вещи.

– Ну правильно, зима на дворе.

– Значит, вы их искать не будете?