Ширнули Почем-Спасителя – он мотается взад-вперед по гостиной, обеими руками хватается за голову, монотонно бубнит, ломая кайф:

– О-бля! Ну оо-бля! ОБЛЯОБЛЯОБЛЯОБЛЯ!!!

– Слушайте, да ведь это ж у него вдохновение! – догадывается Сукка. – И он не знает, что с ним делать!

– Выбирай себе, дружок,

Один какой-нибудь движок! —

распевает Паук, отбившийся от рук сынок Сталинского лауреата.

(Пауку остается жить всего ничего – он покончит с собой из-за несчастной любви, приняв сверхдозу, но он еще не знает об этом.)

…Сукка приблизила шприц к моей руке, туго перетянутой резиновым жгутом. Ищет вену иголка.

– Не бойся, – говорит Сукка.

– А я и не боюсь.

Вот и нашла иголка вену. Проникла под кожу, проколола стенку сосуда – медленно уходит в меня бесцветная жидкость – вся до капли. Я резким жестом сбрасываю жгут.

…Озноб озона. Зумм зазудел звездою, засверкали созвездия, растворенные в водопроводной воде, заправили звездность затем по волнам вен. Меня подхватывает алый парус. В голове ясность – кристаллическая, кристальная, порошковая:

– С боевым крещением! – поздравляет меня чей-то голос.

– Еще будешь? – спрашивает Сукка.

Я молча киваю. Вновь стальной хоботок вбирает нектар. Игольчатое жало находит вену, как пчела цветок… От нетерпения резко двигаю локтем и нечаянно выбиваю шприц у Сукки из рук!

Твою мать! Драгоценная субстанция разлилась по полу!

– Не беда! – успокаивает Сукка и с пола, покрытого мастикой, набирает разлитую жидкость в шприц – не пропадать же добру!

…Вскоре я пришла опять. И опять. И поняла: приду еще. И еще.

– Вот что, – сказала я Недопельнику, – когда бы я ни пришла, сколько бы этого у тебя ни было, ты мне откажешь. Я буду ломиться к тебе, а ты мне скажешь, что у тебя ничего нет. Пообещай!

Он пообещал. И сдержал слово. Я скреблась под его дверьми – ответ неизменно был один: все кончилось.

Тем временем на «Шанель 666» уже подсело пол-Москвы. В высотке на Восстания ширялись днем и в особенности ночью. Снадобье наскоро растворяли в кипяченой воде, а то и просто – в водопроводной.

Дело доходило до хулиганства. Как-то увидев на улице пьяного бомжа, спящего на тротуаре, Почем-Спаситель к нему подкрался и ширнул «Шанелью 666». Пьяница вскочил, дико огляделся и рванул по безмолвной улице очертя голову. То-то смеху!

У многих на руках и на ногах уже не оставалось живого места. Ошибка Резидента пускала «Шанель 666» в голубоватую вену в паху. Почем-Спаситель дрочил член.

Недопельник, в конце концов, забеспокоился – дело зашло слишком далеко. Чтобы отвадить жаждущих, он стал продавать им снадобье. Это не помогло – «Шанель 666» раскупали, «разбивали», бодяжили, перепродавали.

По-настоящему Недопельник испугался, когда Почем-Спаситель заменил продукт английской солью и продал какому-то пахану. Хорошенько просравшись, пахан отыскал обманщика и наломал как следует бока. Запахло криминалом.

Недопельник решил прикрыть производство. К нему ломились, звонили в дверь – он прятался и не открывал. Тогда ночью дверь взломали. Хозяина связали по рукам и ногам, конфисковали весь остававшийся запас – и тут же присосались, как пауки.

(После этого Недопельник покончил с собой. Принял сверхдозу «Шанели 666». Сукка сидела рядом и смотрела, как умирает любимый.)

Тогда всех перетаскали, но так ничего путем и не добились.

…Таможенник выворачивает наизнанку мои сумки. Меня тоже вот-вот вывернет, как эти мои сумки. Порошок Недопельника из чьего-то НЗ не помогает. Меня ломает. Руки ходят ходуном. Жесты резкие, суетливые.

Похоже, я теряю лицо. Я пытаюсь собрать свое лицо в кучку – паника рвет лицо в клочки, на куски. Я изо всех сил стараюсь удержать взбунтовавшееся лицо в узде, спрятать жалкую гримаску на нем, обратить в маску, непроницаемую, бесстрастную, из папье-маше, с нарисованными губами, стеклянными глазами!

Все напрасно. Мое лицо не подчиняется мне.

…Так куда же оно уплыло, мое самодельное, самодовольное лицо? Неужели я на таможне потеряла его? Уронила в черный колодец ужаса и отчаяния?

…Чувство, которое я предощущала, отведав «снежок»[32], который добыл Сухокистник…

Чем гонять по вене коку,

Лучше выпить литр соку.

Из изречений Паука

Сухокистник – огромный, добродушный, грозный и грязный отпрыск действительного члена Академии художеств – давно грозился, что добудет «снежок». И вот свершилось. Сухокистник лечил гайморит и подкупил айболита. И тот продавал ему «чистяк»[33]…

Ночью мне позвонила Плигга:

– Как на тоненький ледок выпал беленький снежок! – фальшивым голоском пропела Плигга детсадовский стишок.

Я все понимаю. Вылетаю в ночь – хватаю такси, мчу к Плигге – в ее коммуналку на Большой Бронной.

Мне открывает Плигга – девочка-старуха с оловянными глазками, косичками, как у первоклассницы. У Плигги на щечках пивной румянчик. Она была бы ничего, если бы не проваленный жутенький беззубый ротик, жующие что-то старушечьи губы, подбородок туфелькой, что почти вплотную сходится с небольшим, но крючковатым носиком. Ходит Плигга в школьной форме с драным кружевном воротничком-стойкой. Форма осталась со школьных времен, про которые Плигга не без гордости рассказывает:

– Я была самой плохой ученицей в нашем классе. А наш класс был самым плохим в школе. А наша школа была самой плохой в районе. А район – худший в Москве. Я человек пишущий, – представляется собутыльникам Плигга. Вот уже много лет пишет Плигга роман «Идиотка».

На коммунальную кухню Плигги в ночи уже прискакала Царевна-Лягушка – пучеглазая, с вывороченными губами, торчащими во все стороны пепельными патлами и, словно у актинии, во все стороны торчащими желтыми зубами. Марсианские очки на нахальном носу с вывороченными ноздрями наползают на покрытые бордовыми прыщами щеки. Царевну-Лягушку величают «самой прыщавой женщиной в мире» – и она этим титулом горда.

Царевна-Лягушка родилась в селе Михайловское и утверждала, что Нашевсе[34]– ее прапрадед. В школе узнали об этом и исключили Царевну-Лягушку из пионеров – чтобы не позорила память великого поэта.

– Го’е мне, о го’е! – с этим картавым стенанием врывается Сухокистник неранним утром в заныр к Плигге, где истово свершают утренний обряд опохмела «Солнцедаром» из «Кишки». – Го’е мне, го’е! Царевну-Лягушку я выеб! Позо’ о позо’ мне навеки! «Х’устальный» свой нынешней ночью я оскве’нил!