– Здесь опасно? – взволнованно спросила Сала.

– Со мной ты в безопасности. Я знаю все убежища в этом городе. С тех пор, как мы с Изой сюда переехали, мы ведем борьбу за революцию вместе с рабочими и крестьянами. Годы в Толедо были настоящим праздником, но в конце концов обстановка слишком накалилась. Мы тебе все расскажем. Ты будешь в восторге, красивое дитя. Мы живем в великое время. То, что сейчас происходит, изменит мир. Берлин хорош, но коричневая шайка его погубит. А здесь, в Испании, грядут большие перемены. Здесь анархисты сильны, как нигде. Мы поможем государству избавиться от самого себя. К тому же мы ведем здесь свободную, вольную жизнь с любимыми друзьями. Знаешь, красивое дитя, – здесь совсем другая жизнь. Теплая, как солнце, что светится в сердце и в душе каждого испанца. Это тебе не немецкое уныние – медлительное, серое существование с сосисками, картошкой, кислой капустой и пивом. Теперь, когда они начали изгонять евреев, все пропало окончательно. Можешь забыть эту страну, где теперь даже посмеяться нельзя, если шутка не одобрена самим фюрером.

Сала удивлялась, почему Томас не боится так открыто обо всем говорить. Но потом вспомнила, что она уже не в Германии и окружающие их пассажиры скорее всего не понимают ни единого слова. Поезд мчался сквозь темный тоннель, скрывающий Мадрид от ее любопытных глаз. Она еще не совсем приехала.

Когда они поднялись по ступеням, ей в лицо ударили первые лучи солнца. Перед ними лежала Гран-Виа. У Салы перехватило дыхание.

– Там впереди площадь Пласа-де-Кальяо. Видишь большое здание? Это отель «Флорида». Пойдем, выпьем кортадо и съедим тапас.

– А моя мама?

– Женщины всегда должны заставлять себя ждать. Это повышает напряжение. Правда, твоя мать во многом напоминает мужчину. Когда что-то идет не так, как она ожидала, она меняет ситуацию или забывает об этом. Кроме того, у нее много дел, возможно, мы будем только мешать.

Сала озадаченно на него посмотрела.

– Что скажешь: я покажу тебе город. В этот прекрасный день мы прогуляемся по большим проспектам и встретимся с твоей мамой за ужином. Тогда уже точно все соберутся. Будет весело. Ты не захочешь возвращаться в Берлин.

В этом Сала сомневалась, но прогулка по городу казалась соблазнительной.

– А чемодан?

Томас рассмеялся. Звонким, почти мальчишеским беззаботным смехом.

В отеле «Флорида» портье уважительно забрал у них тяжелый багаж.

– Он прибудет домой раньше нас, – довольно ухмыльнулся Томас.

Эта беспечность была знакома Сале по отцу. Хотя бы в этом они были похожи. Еще у них совпадали политические взгляды. Томас был художником, а значит, тоже понимал кое-что в искусстве. Он определенно был столь же непунктуален, как и ее отец, и, судя по беспечно сделанному заказу, мало заботился о деньгах. Но главное, возник совершенно новый образ ее матери, которую Сала помнила сильной холодной женщиной. Человеком с четкими принципами. Она не могла вспомнить ни единой улыбки. Как она могла делить жизнь с таким веселым парнем?

Официант постоянно приносил тарелки с новыми и новыми деликатесами. Сала воодушевленно принялась за тортилью.

– Еда для бедных, – хихикая, заверил ее Томас, – но сегодня нашпигована морепродуктами.

Во время поездки Сала почти не спала, но усталость уступила место бурному веселью. Ей передалось настроение Томаса. Она подумала об Отто. «В эйфории и при грозящей опасности выделяются эндорфины, притупляющие страх», – рассказывал он. Она боялась встречи с матерью? Вдруг официант поставил перед ними два тонких бокала с шампанским. Сала растерянно рассмеялась.

– Шипучка.

– Да, – захихикал Томас, – твой отец ненавидел шампанское.

Сала опустошила бокал одним глотком.

– И ненавидит до сих пор.

– Иногда мы устраиваем собрания в этом отеле, а иногда встречаемся с товарищами в баре «Чикоте». Туда мы тоже потом зайдем. Там куда веселее, но мы не смогли бы отдать твой чемодан.

То, что сначала выглядело запланированным, оказалось экспромтом – как у ее отца. Почувствовав приятную легкость в голове, Сала принялась мечтать о волнительном будущем. Перед ней впервые открылся мир, свободный от немецкой серьезности. Когда они снова вышли на улицу, то услышали звон гитар и жизнерадостный смех. Значит, вот в каком городе жила ее мать.

– А чем вообще занимается моя мать? Работает в больнице или у нее своя практика?

Томас изумленно посмотрел на Салу.

– В Испании она никогда не работала врачом. Ее диплом здесь не признают. Она не писала тебе от этом?

– Нет.

– Твоя мать – востребованный антиквар. Специализируется на XVIII и XIX веках. Еще периодически находит работы эпохи Ренессанса или испанского барокко. Сегодня у нее много важных встреч. Планируется выставка античного искусства. Ее старый друг недавно обнаружил одно сокровище и хочет ей его показать, – он таинственно улыбнулся.

– А магазин, то есть галерея, у нее есть?

– Иза ненавидит любое расточительство, – рассмеялся он. – В отличие от меня. Она делает все в нашей квартире – принимает клиентов, организует выставки, а по вечерам… – Он ненадолго замешкался: – Увидишь.

Томас остановился перед маленьким баром. Сала прочитала над огромными окнами и вращающейся дверью надпись, сделанную большими простыми буквами: баркихот. Она заглянула в длинный зал, оформленный в стиле ар-деко.

– Педро Кихот – наш хороший друг, и скоро мы навестим его. Он просто лучший бармен в мире и обладает легендарной коллекцией из двадцати с лишним тысяч бутылок, среди которых есть старая чача, подаренная ему однажды вечером бразильским послом, когда Педро еще смешивал коктейли в отеле «Ритц». Но еще обширнее его собрание больших и маленьких историй. Никто столь искусно не рассказывает о ночных гостях, не проявляя ни малейшей бестактности. На самом деле он – сказитель историй, он дистиллирует свои миниатюры из сырья долгих ночей, светлых и темных личностей, его посещающих, – мечтателей, преступников и мошенников, анархистов, актеров и королей. У него есть лишь один недостаток. Еще сильнее этих историй он любит деньги, и, возможно, поэтому он не поэт. Пойдем, покажу тебе Пласа де лос Торос, там устраивают крупнейшие бои быков. Или сначала ты хочешь в Прадо, о прекрасное дитя немецкой культуры?

Он снова засмеялся своим звонким смехом. Вообще-то, Сала терпеть не могла высокие голоса, но глубокий тембр Томасу бы категорически не подошел. Эта своеобразная высокая напевность даже придавала ему какую-то мужественность. Про бои быков Сала и слышать не желала. Она не признавала убийство животных на потеху публике.

– Не понимаю такой жажды смерти. Это как раньше, когда проводили публичные казни. Отвратительно. Я слышала, слоны оставляют свои стада, когда приходит время умирать. Никто не хочет, чтобы окружающие видели