люди, – все это с отвращением от нее отвернулось. Словно она не человек. Нечто. Предмет.

– Я здесь выросла. Я говорю на том же языке. Я думаю, как они. Я чувствую, как они. Это моя страна. Я немка. Я не еврейка.

Ее голос звучал отчужденно. Она не узнавала собственных интонаций. Немцы так говорят? Может, в нее незаметно прокралось что-то еврейское?

– Во мне есть что-то затравленное? В движениях? В речи? Сестра Агата обратила вчера на это мое внимание. Она сказала, что желает мне добра. После урока биологии она отвела меня в сторону. Расология. И что? Я все знаю. Лучше, чем остальные. Но она все равно на меня пялилась. Я всегда была ее любимой ученицей, и вдруг она пялится на меня, словно я за одну ночь превратилась в кого-то другого. «Ты перестала быть собой, дитя мое», – передразнила она сестру Агату. – Да? Кем же я стала? Слоном? – Сала повернулась к отцу: – Ты немец, ты произвел меня на свет. Здесь и моя родина. Я не позволю так просто выгнать меня со двора. Я имею право здесь находиться.

Внезапно она умолкла. Встала прямо, как струна, и смотрела на них. Почему они молчат? Они тоже так думают? Им она тоже больше не нужна?

– Они переписали правду, Сала, – спокойно и сухо сказал Жан.

– Какую правду? Разве ее можно выбирать?

– Уже нельзя.

– Но… ведь… правда… это – правда… – промямлила она.

– Нет. Такого не бывало никогда.

Сала опустила голову.

– Что же мне делать?

Жан внимательно смотрел на дочь.

– А экзамены? Мне даже школу нельзя закончить? – голос Салы дрожал. Она умоляюще глянула на отца. – Может, они еще передумают. Ведь я такая, как они. Я не другая. Я такая же.

– Как ты можешь заканчивать здесь школу, если тебе нельзя учиться? Евреев забирают почти каждый день. Кто знает, когда дойдет и до полукровок. Когда они узнают о твоей любви к Отто, тебя публично унизят и упрячут. Вам обоим грозит каторга.

Отто слушал молча. Он знал от своей сестры Инге, что дело нечисто, хотя открыто она с ним больше не разговаривала, осуждая его отношения с Салой.

– Значит, мне теперь не позволено любить, кого я хочу.

– Нет.

Жана охватила дурнота. А кому позволено? Кто может? Виски сдавила боль. В Испании бушевала гражданская война. Иза просто была другой, не такой, как он, не такой, как Сала, не такой, как все они. Она возьмется за оружие, если еще этого не сделала. Она не боится ни черта, ни дьявола. Он всегда втайне этим восхищался. Почему он сейчас подумал об Изе? Жан перевел взгляд на Отто. Возможно, Отто похож на нее больше других. Он тоже не знает страха.

Солнце давно зашло. Сала открыла окно. Пахнуло ночью и цветами. Дождь прекратился. Она сошла с ума? Чего она ждет? Слез. Никто не получит над ней власть, никто.

Она почувствовала руку отца.

– Что такое?

Сала не знала ответа.

На следующий день с ней серьезно заговорил Отто.

– Мы должны быть осторожнее.

– Что случилось?

– Вчера кто-то положил мне на кровать «Фёлькишер беобахтер». Возможно, Инге или Гюнтер, проклятый нацист. Газета была открыта на статье «Врожденная склонность к гибридизации у евреев».

Сала изумленно посмотрела на Отто. И громко расхохоталась.

– Что еще за склонность?

Отто взял ее за руку, отвел в сторону и взволнованно зашептал:

– Сала, это не шутки, они серьезно. В некоторых городах мужчинам и женщинам, вступившим в межрасовые отношения, повесили на шеи таблички и провели их по улицам, словно скот.

– Что за таблички?

– «Я здесь главная свинья, только евреи привлекают меня», – он молча посмотрел на нее. – Это женщине. А рядом с ней стоял мужчина, на табличке у которого было написано: «Я еврей, и потому лишь немок я веду домой».

Сала снова рассмеялась.

– Да уж, мы народ поэтов и мыслителей.

– Сала, их осудили на смертную казнь.

Она вырвалась от него.

– Никто не заставляет тебя держать мою руку.

– Сала.

Он взял девушку за плечи и долго смотрел в ее серьезные глаза.

15

Всего несколько минут до Мадрида. Она ждет на вокзале? Как она теперь выглядит? Сможет ли Сала ее узнать? А Томас? Что он за человек? Если верить описанию отца – невысокий и изящный. Темные густые волосы, крупный нос, проворный и беспокойный взгляд, элегантная, экстравагантная, в основном светлая одежда, слишком широкие брюки, из-за которых он напоминает клоуна, паяца, и сильный австро-венгерский акцент. Такие подробности замечает лишь обиженный взгляд, подумала Сала. Она знала о Томасе больше, чем о собственной матери.

Издав гудок, поезд подъехал к вокзалу. Сала сердечно распрощалась с попутчиками. С гулко стучащим сердцем она потащила тяжелый чемодан по узкому проходу на выход. Поезд выдохнул и немного подался назад.

Дернув тяжелую ручку, Сала выпрыгнула на платформу. Куда подевались все нехорошие предчувствия? Еще вчера она не могла представить ничего хуже поездки в Мадрид. А теперь? Кондуктор-испанец спустил ее чемодан. Вокруг спешили к выходу пассажиры, бушующее море голов. Сала поднялась на цыпочки, высматривая невысокую, стройную женщину, возможно, уже немного седую. «Мама, мама», – громко и взволнованно кричала она внутри себя. В какой-то момент девушке показалось, что она слышит из громкоговорителя собственный голос. Толпа медленно рассеялась. Через несколько минут она уже стояла на платформе одна. Возможно, мама ждет ее возле выхода. Сала сжала ручку большого чемодана.

Вокзал оказался больше, чем она думала. Продолжая поиски матери, она слышала обрывки разговоров. Хватит ли слабого испанского, с которым она приехала, чтобы найти дорогу? Ее матери нигде не было. Возможно, произошло что-то серьезное. По дороге Сала пыталась побольше разузнать о гражданской войне, но, поскольку она немка, испанцы реагировали сдержанно. Хочется надеяться, ничего страшного не случилось.

– Ты, наверное, Сала, – звонкий голос за спиной заставил ее обернуться. Перед ней, несомненно, стоял Томас, отец описал его метко.

– Ты очень похожа на мать, только красивее – но не вздумай ей это сказать!

Его голос напоминал о кофейнях, о Будапеште и Вене.

– Я Томас. Добро пожаловать, мое прекрасное дитя.

Мужчине, который столь очаровательно и нахально назвал ее «дитя», не было и тридцати, а ей уже почти исполнилось восемнадцать, но Сале понравились его манеры. Она изумленно уставилась на Томаса. Он был на двадцать лет моложе ее матери и весьма хорош собой.

– Мы сядем на третью ветку, сделаем всего одну пересадку и проедем весь участок под землей, так сейчас надежнее. – Он предложил Сале руку и