«В первые дни этой зимы она иногда слышала, как под низкими облаками грохотали вертолеты. Это было больнее всего – слышать, как они ее ищут, знать, что семья и друзья беспокоятся за нее.

Она знала, что ее будут искать и с собаками. Большие группы волонтеров будут вести поиски. Она гадала, найдут ли они ее упавшую корзинку с ягодами, увидят ли признаки того, что она боролась, когда он надел ей на голову мешок. Она в этом сомневалась. Она никому не сказала, куда пойдет днем. Да и ночью прошел снег. Снегопад не прекращался еще несколько дней. Все следы оказались похороненными глубоко под этим первым плотным, гладким покрывалом сезона.

Потом пришел день, когда наступила тишина. Ее перестали искать. Это была ее новая реальность. Оглушающая зимняя тишина. Темнота. Сара думала, что слышать их – это самое плохое, но она ошиблась. Не слышать оказалось хуже. Они отказались от нее. И одиночество вдруг стало удушающим.

В эти первые дни тишины в ней погас свет. Она перестала ощущать боль, которую он ей причинял, реагировать на то, что ей удавалось увидеть через щели в досках сарая, где он держал ее в оковах и привязанной веревкой к стене. Она не первая, кого он держал на куче вонючих медвежьих шкур и джутовых мешков. Была, по крайней мере, еще одна. Сара видела ее выпотрошенное тело, подвешенное на крюк на стене соседнего сарая. У трупа были рыжие волосы. Он снял его после замораживания, и она услышала сначала удары топора, а потом и звук пилы. Она гадала, не принадлежит ли тело на крюке рыжеволосой работнице лесничества, пропавшей прошлой осенью?

Она гадала, исчезнет ли еще одна женщина? Убьет ли он перед этим ее, Сару, и повесит ли и ее тело на крюк?

По мере того как день становился короче, она пыталась понять, наступило ли уже Рождество. Попыталась представить, как Этан справляется с делами, как живут ее отец и мать, ее друзья. Приходят ли они в магазин и говорят ли о ней приглушенными печальными голосами?

За долгие месяцы она несколько раз слышала, как высоко пролетал маленький легкомоторный самолет. Она слышала и всем сердцем звала на помощь, молясь о чуде.

А потом кое-что действительно произошло.

Она уже не сомневалась, что носит ребенка. Они с Этаном почти год пытались зачать, и она прошла лечение гормонами. У нее не пришли месячные. Она почувствовала изменения в своем теле и записалась к врачу, чтобы подтвердить беременность. К врачу она так и не попала. Но теперь у нее было доказательство. Ее живот округлился, затвердел. Груди налились и стали чувствительнее, соски потемнели. Осознание этого изменило все. Внутри ее жила частичка Этана.

Она больше не была одна.

В ее животе билось маленькое сердечко. Ребенок. Их ребенок. Она должна жить. Она сделает что угодно ради всего святого или ради всего нечистого, только бы выжить. Она убьет этого ублюдка. Она будет терпеть, когда он станет насиловать ее и причинять боль. Потому что когда она отбивалась и кричала, он возбуждался сильнее и причинял невыносимую боль. Она дождется подходящего момента.

Она не закончит свои дни на этом крюке для мяса…»

Тори подняла страницу рукописи и положила обратной стороной вверх на растущую стопку уже прочитанных. Дождь барабанил по подоконнику. Завывал ветер.

«Она знала, что он скоро заметит ее растущий живот. Ей нужен был план для этого…»

Девочка настолько погрузилась в чтение, была так захвачена миром, придуманным ее матерью, что не обратила внимания на звук машины, въехавшей на подъездную дорожку. Хлопнула входная дверь, и ботинки отца загрохотали по лестнице.

Тори застыла.

– Тори! – раздался его громкий голос. – Где ты?

Девочка попыталась собрать страницы, но они разлетелись по полу.

Дверь в кабинет матери распахнулась, и на пороге появился отец. По лицу Бертона пробежали различные эмоции, когда его взгляд упал на рукопись в руках дочери и на страницы, валяющиеся на ковре.

– Какого… – Он вошел в комнату.

Тори отпрянула, закрывая телом остальные страницы. Лицо отца покраснело. Глаза засверкали. Он выглядел ужасно. Жилы на шее напряглись, кулаки сжались. Впервые в жизни она вдруг испугалась своего отца.

– Какого черта ты здесь делаешь? – Гейдж поднял с пола несколько страниц и свирепо уставился на них.

– Я скучаю по ней, – ответила Тори. – Я хотела побыть среди ее вещей!

– А это что такое? – Отец потянулся, чтобы забрать остаток рукописи из-за ее спины.

Тори резко отодвинула страницы подальше от его руки.

– Нет!

Гейдж занес руку. Его побагровевшее лицо исказилось. В глазах сверкали слезы.

Тори прижалась спиной к стеклу.

– Пожалуйста… не бей меня, папа.

Ее слова как будто вытащили из него затычку. Рот приоткрылся, лицо расслабилось. Он медленно опустил руку и несколько секунд смотрел на Тори так, как будто видел впервые. Потом поник, рухнул рядом с ней на скамью и сильно потер лицо руками.

– Иисусе… Прости, Тори. Прошу тебя, отдай мне эту рукопись. Ты не имеешь права находиться здесь, в ее кабинете.

Но Тори лишь еще дальше отодвинулась от него, вжавшись в угол между стеной и панорамным окном. Она свернулась калачиком вокруг рукописи.

– Это мое, – сказала Тори. – Мама посвятила роман мне. Так написано на самой первой странице. «Посвящается моей дорогой Тори. Эту историю ты прочтешь, когда будешь готова. Я… я… – Она поперхнулась на следующих словах. – Я буду всегда любить тебя».

На лице отца промелькнуло удивление, потом в глазах появилось беспокойство, и черты застыли в новой решимости.

– Мама все правильно написала, Тори. «Для того момента, когда ты будешь готова». Но не теперь.

– Почему? – выкрикнула Тори. – Почему не теперь?

Отец снова потянулся за страницами. Дочь дернула их к себе в ту секунду, когда его пальцы сжали уголок страницы с посвящением. Она разорвалась. Изломанная линия прошла прямиком через их сердца. Они смотрели друг на друга в пульсирующем, наэлектризованном, осязаемом молчании. Это ощутимая метафора жизни разорвалась в их руках, маленькая семья развалилась. И сделали это два человека, которые любили Мелоди больше всего на свете.

Гейдж сглотнул.

– Я тебя ненавижу!

– Тори, – мрачно сказал он, – твоя мама над этим работала. Рукопись еще не готова. Она собиралась закончить ее и дать тебе прочесть, когда ты станешь старше.

– Но ведь теперь она ее никогда не закончит, разве не так?

Они снова смотрели друг на друга. В окно бился ветер, по темному стеклу барабанил дождь. Ветки стучали по коньку крыши и царапали его.

– Это книга… для взрослых, – нашелся Гейдж. – Там насилие.

– Я читаю взрослые книги. Я читала и другие мамины книги. Я брала их в библиотеке. Я читала про секс. – Тори как будто выплюнула это слово, внутри у нее все дрожало. – А ты как думал? Мне почти двенадцать. Я знаю девочек в школе – им по тринадцать, четырнадцать лет, – они уже занимались сексом. Джулия Борсос переспала с Гарланом. Ты знаешь об этом? Ты знаешь, почему я ударила ее по лицу и сожгла ее учебники? Потому что я ее ненавижу, ведь Гарлан был моим парнем. И она забрала его себе потому, что она шлюха и может переспать. А я бы не стала. Думаешь, я не понимаю механику секса? И смерти… Я была там, когда умерла мама. Она умерла у меня на руках. Я… я не смогла ее вытащить. Я чувствовала, как она борется за жизнь… Это… я виновата.