Лучше всего об идеалах мужской и женской красоты этого времени сказал Эдуард Фукс: «Тело женщины должно быть нежной игрушкой для всевозможных фантазий влюбленной галантности, а тело мужчины — обещанием, что он сумеет сыграть на этом инструменте всё новые вариации, всё новые мелодии». Женщина не рассматривалась теперь как продолжательница рода, напротив, беременность для нее была нежелательна, ведь она только мешает любовным утехам. Поэтому эта эпоха ценит не женщину целиком, а только отдельные ее части: узкую кисть, не годящуюся для работы, но незаменимую для ласк, тонкую ножку, которая словно бы специально придумана для танца, чувственную грудь… Белизну кожи подчеркивали специально придуманные для этого мушки, которые пикантно располагались в глубине декольтированного бюста так, чтобы приковать взгляд обожателя к самым интимным местам… Кстати, каблук-шпильку также придумали именно в эту пору. Конечно, а как иначе подчеркнуть утонченные ножки красавицы?..

Предпочтение отдается ранней зрелости: юноше, принимающему позу возмужалости, девушке, сознающей себя орудием наслаждения. Женщина никогда теперь не становится старше двадцати, а мужчина — тридцати лет, даже если им обоим уже далеко за восемьдесят. Бабушка Жорж Санд рассказывала своей внучке: «Твой дедушка был красив, надушен, всегда любезен, нежен и до самой смерти жизнерадостен. Тогда не существовало безобразящих физических страданий. Предпочитали умереть на балу или в театре, а не на ложе между четырьмя восковыми свечами и некрасивыми мужчинами в черном». Кто мог знать, какую смерть уготовила судьба жизнерадостным франтам королевских дворов? Зато мы теперь это знаем — гильотину… Впрочем, и эта выдумка французских революционеров-аристократов стала одной из самых утонченных вещиц своего времени. Так что стилистически даже гильотина очень подходила своей эпохе.

Мы же тем временем подошли к буржуазным идеалам физической красоты. Сначала, после знаменитых на весь мир революций XVIII века, и в мужчине, и в женщине хотели видеть героическую натуру. Вновь вернулись образы, напоминавшие древнегреческих героев. Но красивые тела теперь были по возможности укутаны и дополнены красивыми лицами, подобающими, понятное дело, революционному моменту. «Красивые» лица того времени должны были изображать красоту, внутреннюю силу, биение мысли и так далее и тому подобное. Ясный и гордый взор, высокий лоб, решимость, душевная красота — вот что мы видим на портретах этой эпохи. Кстати, в женщине снова ценят мать (родине нужны бойцы), а в мужчине — силу и решимость. Вновь в моде мужчины и женщины в полном расцвете сил. Но этому романтическому периоду недолго царствовать… Деньги делают свое дело.

Постепенно идеально красивым мужчиной, как это ни парадоксально, становится состоятельный человек. Физические формы уже никого не прельщают — никакой наготы. Красивый мужчина теперь всегда одет, причем дорого и солидно.

Его лицо — олицетворение логики, здравого рассудка, цепкой энергии, предприимчивости и неутомимой деятельности.

Таков новый идеал мужской красоты. А вот женщину теперь снова начинают потихонечку раздевать… Мораль в эту пору строга как никогда, поэтому тело обнажено лишь частично — или грудь, или ножка. Женщине надлежит прельщать состоятельных мужчин, используя для этого и ум, и тело.

На рубеже XIX–XX веков обнаженные тела решаются изображать только импрессионисты и родственные им души. При этом критерии физической красоты нивелируются, фигуры словно растворяются в окружающем их фоне. После них, в эпоху воинствующего феминизма, перестает раздеваться и женщина. Она, конечно, раздевается, но это не приветствуется… Параллельно этому процветает «социалистический унисекс» — мужчины и женщины, одинаково одетые, без выраженных половых признаков, все с большими плечами, натруженными руками и плоской грудью, строят коммунизм на шестой части суши… Очень похожая картина, кстати сказать, в фашистской Германии, правда, там больше военщины — мужчины снова Гераклы, причем часто раздетые абсолютно донага, а женщины — те с бюстом и пышными бедрами (снова пришла пора рожать — гитлерюгенду требуется пополнение).

Но вот и сексуальная революция… Она пытается все поставить на свои места. Человек снова обнажается и открыто заявляет о том, чего он хочет. Появляется терпимость представителям так называемых сексуальных меньшинств и рождается унисекс.

Таковы метаморфозы идеалов… Но каждый из нас хранит в себе свой идеал, и это уже отдельный вопрос.

Тот самый Захер…

В своей знаменитой книге «Половая психопатия» Рихард фон Крафт-Эбинг впервые употребил слово «мазохизм», которое известно теперь всем и каждому. «Поводом и правом назвать эту половую аномалию “мазохизмом”, — объясняет в своей монографии Крафт-Эбинг, — служит то обстоятельство, что писатель Захер-Мазох в своих романах и новеллах очень

часто изображал это извращение, тогда еще научно не исследованное. В отношении образования этого слова я следовал аналогии с “дальтонизмом” (по имени Дальтона, описавшего цветовую слепоту). В последние годы мне были представлены доказательства, что Захер-Мазох не только описал мазохизм, но и сам страдал данной аномалией». И это — чистая правда. Причем Захер-Мазох и не скрывал своей странной склонности. Да и зачем? До тех пор, пока это половое расстройство не было описано в науке, ни уголовного преследования, ни принудительного лечения он мог не опасаться. Все воспринимали это как причуду гения, недаром же его называли «малороссийским Тургеневым». Впрочем, когда Захер-Мазох все-таки узнал о проделках Эбинга, ему стало не до шуток.

Леопольд фон Захер-Мазох родился в 1835 году в Лемберге, в Галиции, где его отец был — ни много ни мало — начальником полиции. Так что сцены из тюремной жизни запомнились мальчику еще с раннего детства. Но не в этом дело… Размышляя о своем ставшем затем легендарным романе «Венера в мехах», который от начала и до конца посвящен мазохистическим переживаниям,

Захер-Мазох признался читателю в своих детских сексуальных переживаниях. И это описание, надо признать, лучшим образом иллюстрирует то, как в сознании ребенка формируется его будущая «сексуальная фиксация», эта некая неуловимая сущность его будущих сексуальных предпочтений. В этом тексте четко видно, как определяются и закрепляются в подсознании ребенка специфические характеристики объекта, которые впоследствии будут вызывать у него спонтанное и, зачастую, абсолютно неконтролируемое сексуальное влечение. Вот это детское воспоминание Захер-Мазоха: «Это случилось в воскресенье, после полудня. Никогда мне этого не забыть. Я приехал навестить детей моей прекрасной тетушки. Внезапно вошла графиня, гордая и надменная, в своей собольей шубе; она поздоровалась с нами и обняла меня, что всегда превозносило меня до небес. Затем она воскликнула: