Толя захлопнул дверцу.

– Ред-Хук – мой последний лакомый кусочек, а потом завязываю, – объявил он и посмотрел на меня. – Я устал, я ухожу.

Вдруг мне подумалось: он хочет сбежать.

– И куда отправишься?

– Италия, Франция, Вьетнам, Куба. Может, осяду в Гаване. Заведу хорошенькую подружку, буду путешествовать и чревоугодничать.

– И есть кто на примете?

Он застенчиво улыбнулся:

– Не исключено.

Посмотрел на меня и снова переключился на свой русско-английский жаргон:

– Таки это не строгая архитекторша с вампирским красным ртом и не шлюха с гигантскими сиськами. Это действительно милая женщина.

– Я думал, ты купил тот дом для своей архитекторши.

– Она меня не любит. Я покупаю дома для нее, но это ничего не значит.

– Я ее знаю? Ту милую женщину?

Он покачал головой.

– Русская?

– Да, – сказал он. – Вроде как на родину вернуться.

– Так ты в самом деле уезжаешь?

– И скоро, – ответил Толя.

Немощный кондиционер дребезжал в окне, гоняя по бару прохладный воздух и колыхая обрывки мишуры из фольги, оставшиеся со Дня святого Патрика. Компания стариков посасывала пиво, медленно, чтобы растянуть удовольствие, и смотрела гонки по кабельному каналу. Телевизор висел на кронштейне над баром, словно в больнице. Бармен, склонившись над стойкой, уставился в номер «Пост».

Мы заняли стулья у стойки. Пот на Толином лице высох.

– Что еще? – спросил я. – Ты ведь не затем вытащил меня сюда, чтобы показать недвижимость. А ключ мог бы и в городе отдать.

– Нет.

– Что?

Я заказал скотч нам обоим.

– Дай мне еще сигаретку, – попросил Толя.

Я подвинул к нему пачку, он протянул руку через стойку, зацепил два пакетика орешков из картонной коробки, разорвал их и умял в один присест.

Бармен выставил стаканы и плеснул в них виски.

– Оба тройные, – распорядился я. – Так зачем мы здесь, Толь?

Залпом проглотив скотч, Толя неловко поерзал на стуле, слишком миниатюрном для его комплекции. Заглянул в стакан.

– Повторить бы.

Я затребовал у бармена бутылку и нарыл в кармане скомканные купюры. Взяв бутылку и стаканы, направился в дальний угол, где воняло прокисшим пивом и воздух был спертый, но там мы могли уединиться за столиком. Толя последовал за мной.

Мы молча чокнулись и выпили. Я ждал, когда он выложит, что терзает его, но Толя никак не мог успокоиться. Он заявил, что бармен подслушивает, хотя тот едва обращал на нас внимание. Толе не сиделось на месте.

Эта женщина обрушилась на Толю, как только мы оказались на улице. Она верещала по-русски и по-английски, висла на нем, норовила вцепиться в лицо и в глаза. Маленькая, не больше пяти футов, в хлопчатой блузке-безрукавке, синих шортах и красных сандалиях, она набросилась на него, словно кошка. Возникла будто из-под земли, едва мы вышли из бара, и ринулась на него с намерением выцарапать глаза.

Толя топтался и мотал головой, как медведь перед лайкой, но эта женщина все же умудрилась дотянуться до его глаз. Я сграбастал ее в охапку. Толя тихо увещевал ее хорошим, вразумительным русским языком, его слова обволакивали ее с нежностью хлороформа, силясь утихомирить. Но она продолжала орать, вопить, визжать; поначалу я не мог разобрать, что она несет: голос был пьяный.

Наконец я оттащил ее от него. Она оказалась тяжелой не по росту. Я держал ее, а она все не унималась, обвиняя Толю в том, что он выжил ее из дома на Брайтон-Бич. Ты отобрал мой дом, сровнял его с землей, пытался убить меня, вопила она. Она узнала его на улице, узнала злейшего врага. Я же, стиснув ее запястья, оттаскивал ее от Толи.

– Отпусти ее, – сказал Толя.

– Что?

– Отпусти, – повторил он.

Я отпустил ее руки. Женщина помчалась по улице и скрылась за углом. Толя потер глаза и понурил большую голову.

– Она пьяна, – сказал он.

– Ты ее знаешь?

– Не хочу об этом говорить, – заявил он. – Можешь меня понять?

– Разумеется.

– Закусить бы.

– Где?

– У Фароне. – предложил он.

Я проверил пейджер. Максин с девочками пути к морю. В городе тихо.

– Отлично, – сказал я Толе. – Пошли.

– Итак, Артемий, ты хочешь поговорить о Сиде Маккее? Наконец-то и со мной решился поговорить о нем?

Я промолчал.

– Ты знаешь, что я знаком с Сидом, не так ли? Но думаешь, будто я не в курсе его проблем, будто не слышал о том покойнике близ его дома в Ред-Хуке?

В ресторане «У Фароне» оказался Эл Шарптон. Как только один из «лоцманов» Джонни Фароне провел нас в главный зал, я заметил преподобного Эла за большим столом посередине. С ним была большая компания: еще трое черных мужчин, две негритянки и одна белая дама. Шарптон явно находился в центре внимания.

Он сразу увидел нас и двинулся навстречу, протягивая Толе руку.

Остальные, оторвавшись от трапезы, наблюдали приветствия, объятия и ухмылки двух здоровяков. Толя представил меня. У Шарптона был поистине медоточивый голос, мягкий и завораживающий. До того, как сделаться проповедником и политиком, он был уличным певцом.

Шарптон, облаченный в клетчатую тройку, встряхнул длинной, до воротничка, холеной гривой и пожал мою ладонь двумя руками, на политиканский манер; руки у него были гладкие, ногти ухоженные. Потом снова повернулся к Толе, и я заметил, что Шарптон чествует его так, будто проповедник – Толя. Все это время я думал о Сиде, о том, что Толя знал Сида, знал о том, что я знаю и скрываю свое знание от него.

– Не думал, что ты накоротке с Шарптоном, – сказал я Толе, когда мы сели за столик у окна.

– Стараюсь дружить с политиками, – сказал он. – Итак, ты спросил меня, почему я захотел американский паспорт? Я виделся с товаришем Пугиным. Не рассказывал? Встретил его на приеме в Москве.

Я был заинтригован.

– Не рассказывал.

– Это самый холодный стервец из всех, кого я встречал, включая знакомых киллеров, – сказал Толя по-русски. – Холодный, как лед. Носит приятные костюмчики, мило шутит, кушает барбекю с Бушем в Техасе, но ты видишь в нем лишь одно: человека в штатском по ту сторону стола в кабинете на Лубянке, и яркая лампа бьет тебе в глаза. Он не пьет. Занимается дзюдо. Душит СМИ: то телеканал прикроет, то газету. Подменяет выборы назначением своих аппаратчиков. Разглагольствует о войне с террором. И поэтому люди верят ему. В России настали старые добрые деньки, Артем, и его там любят, и в Америке тоже любят. Знаешь, какой закон они там вынесли на обсуждение Парламента? Закон о препятствовании въезду иностранцев, не уважающих Россию.