С наигранным спокойствием Тамара взяла кусочек лукума, откусила и лишь потом подняла невинный взгляд:

— Просто моя подруга. Ничего особенного. — И Тамара дерзко прикрыла лицо краем чаршафа. Рустэма охватил гнев.

— Женщина не закрывается перед мужем! Открой лицо! Я хочу знать, кто к тебе приходит.

Тамара опустила покрывало и скромно потупилась:

— У меня совсем нет друзей. В бане со мной не разговаривают, потому что мой муж очень важный человек, родные остались в Телмессосе, а я хочу, чтобы меня навещала подруга.

— Слушай, женщины все делают по-своему. Вы шныряете друг к другу через черный ход, а мужчине приходится стучаться в парадную дверь. Заводи подруг, сколько душе угодно, но кто эта женщина?

— Никто. Моя единственная приятельница в здешних местах.

— Ты замужем. Не будь ты столь равнодушна, уже родила бы детей и водила компанию с другими матерями.

— Свой долг я стараюсь исполнять, — вспыхнула Тамара.

Рустэм-бей раздраженно махнул рукой:

— Мало радости от твоего долга. С таким же успехом я могу пойти к шлюхе и совокупляться, закрыв глаза. Пора бы знать: супружество не означает, что можно плевать на мужа, за чей счет роскошествуешь в праздности.

— Нельзя быть таким грубым с женой. Мне это неприятно.

— Это мне неприятно! — закричал Рустэм-бей. — Мне неприятно, что моя жена ежедневно принимает неизвестного гостя. Клянусь, другой муж давно бы избил такую жену!

— Что ж, побей меня, — ровно ответила Тамара. — Но тебе не из-за чего беспокоиться, муж мой. Это старуха, ее зовут Фатима, она со мной подружилась.

— Тут всех женщин зовут Фатима. Какая Фатима? Кто у нее семья? Где они живут?

— Она живет на окраине, за армянами. Я там никогда не была. Фатима стыдится своей бедности, она вдова, а всех сыновей забрали на военную службу на долгие десять лет. Ее прозвали «Неудачница». Она приходит ко мне, я из жалости ее угощаю и облегчаю ее бедную душу беседой. — Тамара показала на кусок голубой материи, небрежно брошенный на оттоманку, и добавила: — Она учит меня вышиванию, и я даю ей немного денег, всего несколько монеток. Видишь, я не совсем бездельница.

Рустэм-бей заглянул в темные глаза жены, но не понял, правду ли она говорит. Он резко повернулся и вышел. За дверью постоял в раздумье, закурил толстую сигарету и зашагал вниз по склону. Миновав дома и мастерские армян, он стал расспрашивать о вдове по имени Фатима-неудачница, у которой сыновей забрали на военную службу.

На следующий вечер Рустэм-бей устроился на низкой скамеечке перед входом на женскую половину, куря сигареты одну за другой. У ног образовалась кучка окурков. Горло пересохло, как летняя глина, сердце билось так неровно, что временами перехватывало дыхание. Весь день подозрение кислотой прожигало мысли, роившиеся в растревоженном мозгу, и Рустэм понимал: ему больше не знать покоя, если он не преступит правило, которое при нормальном течении жизни почитал священным и нерушимым. Возможно, он обесчестит себя в глазах жены и всего города, и тогда, невзирая на его положение, заявятся оскорбленные родичи, чтобы с ним поквитаться, но решение было твердо.

И вот, когда из дверей показалась закутанная покрывалом фигура, Рустэм-бей проворно поднялся и загородил ей дорогу:

— Фатима-ханымэфенди, мне нужно с вами поговорить.

Гостья в ответ невнятно буркнула и отвернулась, будто стыдясь, но Рустэм ухватился за край ее покрывала. Женщина как-то странно закопошилась, словно что-то отчаянно искала и не могла найти под одеждой, а потом вдруг мелькнул клинок, и Рустэм отскочил. Выхватив из-за кушака пистолет, он наставил его на противника и, не раздумывая, нажал курок, но тотчас в нетерпении, панике и растерянности вспомнил, что не носит за поясом заряженное оружие, с тех пор как его дядя нанес себе смертельную рану. Незнакомка, пританцовывая, согнулась, и перед лицом аги сверкнула сталь кривого ятагана. Рустэм отбил атаку пистолетом и ударил неприятеля в висок. Выиграв секунду, он выхватил из-за пояса кинжал — доброе оружие, которым его доблестные предки отрезали уши и губы мятежным сербам и болгарам.

Рустэм сделал резкий выпад, порезав предплечье об оружие противника, а потом хладнокровно наблюдал, как незнакомка медленно оседает на землю. Он полоснул по вражеской руке — клинок глубоко рассек ее, заставив выронить оружие. Рустэм подобрал упавший ятаган, аккуратно заткнул за пояс и, нагнувшись, сорвал с головы женщины шарф и покрывало.

Его глазам предстала запрокинутая от боли голова со спутанными черными волосами. Ухватившись за них, Рустэм поднял эту голову и увидел красивое лицо со злобными глазами, недельной щетиной и роскошными лощеными усами. Вот шевельнулись губы:

— Ороспу чоджугу!

— Я сын шлюхи? — зло усмехнулся Рустэм. — Подумай еще.

Он ударил человека ногой, и тот завалился набок. Глаза юноши помутнели от надвигающейся смерти, но красивые губы шевельнулись снова:

— Джехеннем гит… Керата…

— Может, я и рогоносец, — ответил Рустэм, — но в ад наверняка отправишься ты. С моей шлюхой женой. — Казалось, кто-то другой, завладев его телом, произносит эти слова и совершает поступки. Легкость, с какой он управился с этим мерзким и тяжким делом, поразила и встревожила Рустэма. Он распахнул дверь на женскую половину и позвал: — Жена! Иди полюбуйся, как подыхает твой прелюбодей! Такое нельзя пропустить!

Рустэм ожидал увидеть испуганную, дрожащую жену и оторопел, когда Тамара вылетела из дверей и, оттолкнув его, распласталась на теле умирающего юноши.

— Селим! Селим! — выла она. — Мой лев! Что он наделал! Селим! О Аллах! Нет! Нет! Нет! Мой бог, свет очей моих!

Она гладила Селима по липу и, отчаянно скуля, чаршафом отирала кровь, пузырившуюся на его губах. Потом вдруг поднялась и встала перед мужем. У нее дрожали губы, а по щекам струились слезы, хотя она уже не рыдала. Сдернула шарф, длинные волосы рассыпались по плечам. Тамара откинула их назад и подставила горло:

— Убей меня!

К удивлению Рустэма, в душе его шевельнулась жалость. Его даже восхитили Тамарино пренебрежение к смерти и отважная покорность. Ее глаза полыхали гневом и горем, и Рустэм заново осознал, как она красива, но его уже затянуло в водоворот событий, из которого невозможно выбраться с честью. Перед ним стояла неверная жена, а у ног лежал ее умирающий любовник.

— Пошли, — сказал Рустэм, схватив жену за волосы и намотав их на руку. — Попытайся вымолить у Аллаха прощение.

С тяжелым, сопротивляющимся сердцем, но внешне решительный и непреклонный, он, понимая, что иного выхода нет, поволок жену на площадь.

Толпа собралась мгновенно — Рустэм-бей знал, что так и будет, что людей сгонят сюда низменные побуждения и любопытство. Не часто увидишь, как муж открывает волосы жены для позорного всеобщего обозрения, и такое публичное оскорбление женщины могло означать только одно. Голос Рустэм-бея дрожал от гнева из-за содеянного и ужаса перед тем, что предстояло, когда он крикнул толпе: