Майор расталкивала нас, приводя в чувство:

– Штурм! Вернуться в жилблоки! Запереть бойлерную, Эмбер, слышишь? Забаррикадируйтесь и сидите, как мыши!

Коридоры, коридоры… Я помчалась вприпрыжку, снуя между солдатами, чужими локтями, коленями и бранью соседей. Бункер заштормило. Это наши лупили по воланерам из нуклазера. Как три дня назад. Но в этот раз не отстрелялись и минуты, как тряску обрубил убойный ответный взрыв. Следом – ещё. Я его ощутила, но не услышала: оглохла с первого раза. Стены корчились, пол вставал на дыбы. Центральный гироскоп не поспевал за движением наружных блоков. Обстрел вращал глобоворот, не давая нам скрыть клинкет: этого и боялась майор. Оставалось бежать. Притвориться мертвыми. И надеяться, что эзеры мертвечину не едят.

Проходы к бойлерной ухнули вниз. Ноги заскользили, и я инстинктивно превратилась в паука, чтобы удержаться. Еле-еле умещалась в коридоре, продвигалась боком, но хоть не падала больше. Уши болели, звенела голова. Повезло, что майор успела раздать маски: дымились кабели, вонь разила даже сквозь фильтры, резала глаза. Вспышки перестрелок засверкали в смежных коридорах. Значит, эзеры прорвались! Скудно светило аварийным красным. До нашего жилблока ещё пролёт…

Новый взрыв выбросил из бокового рукава бочку. Шагов за десять до бойлерной руженитовый жбан смёл меня с ног и затолкал в шахту вентиляции. Я удержалась в трубе, растопырив когти. Вылезти не успела. В коридор ворвалась банда серых, бурых, чёрных призраков.

Эзеры жужжали и трясли воздух. Тонкие крылья – прозрачные и цветные, блестящие и тусклые, широкие и узкие хитиновые пластины – скребли по стенам. Им было неудобно превращаться целиком. Наших теснили. Их расстреливали без вспышек, мяли, резали и давили. Один эзер – в иссиня-чёрном, с острыми длинными крыльями – расчистил путь, откинув паука в сторону. Я увидела, что тело солдата пихают ко мне в шахту, испугалась и полезла вверх по вентиляции. Понятия не имея: куда она приведёт? Слух возвращался, но медленно, сквозь гул и шипящий пульс.

Лаз привел меня под самый потолок бойлерной. Там было жарко, сухо и пахло жжёным пластиком. Трубы, обёрнутые проводами, выходили на железную балку – широкую и крепкую. Я обернулась девчонкой, легла лицом в пыль и глянула вниз.

– Ма!.. – прикусила язык до крови, и уже шёпотом, – …ма…

Пока я лезла, эзеры добрались до нашего укрытия. Дверь бойлерной валялась гнутая в стороне. Толпу перепуганных соседей уводили под прицелами ружей. Никто не смел обернуться, до того страшны были дымные смерти. Форма насекомых уже сделала полдела. Среди пленных, цепенеющих в шеренге на выход, моих не было. Сердце стукнуло в балку – я увидела, как папу ударили, но нападавший дёрнулся и рыкнул. Получил бумерангом. Папу взяли под прицел, а маму нашли и вытащили из-за ширмы. Эзер в чёрном приставил ей к горлу нож. Меня затошнило от ужаса. Насекомые что-то рявкнули на своём, следом выскочила голография с субтитрами переводчика. Но сверху текста было не разобрать.

– Не понимаю… – папа мотал головой и разводил руками. – Мы ничего об этом… …да кто вам такое… …сказки!..

Чёрная смерть кивнула бурой смерти в колючках, и та ударила под дых. Папин рикошет только раззадорил подлеца, и он замахнулся сильнее. Я выглядывала Чиджи. Боялась, что он лежит тут где-то… уже… но нет. Брата не было в бойлерной. Увели вместе с соседями или не успел вернуться из столовой до штурма. Чёрный, который держал маму, стоял неподвижно, как обелиск. Папа утирал кровь. Струйка текла из уха, а бурый дикобраз дёрнул башкой в капюшоне и опять выкрикнул что-то.

– Впервые слышу! Клянусь, мы ничего здесь не пря…

Папа оборвался на полуслове, потому что насекомые вдруг расступились. Вошёл третий эзер. Этот был в неброском сером, не ниже и не выше других, без знаков отличий, без эмблем и регалий. Но то, как напряглись другие, – выдало важную птицу. Чёрный и бурый застыли в напряжении. А серый шёл себе и шёл по бойлерной. Мягко, неслышно. Не поднимая пыли. Расслабленно как-то, словно в гостях, где ему пожелали чувствовать себя, как дома. Настоящая смерть среди ряженых. Следом по полу звенела отвратительная сколопендра. Минуту эзер тихо говорил со своими. Не глядел на родителей. Не выпускал крыльев. Потом свернул переводчик и шагнул к папе.

– Так значит, тебя нельзя обижать, Уитмас Лау, – он заговорил с акцентом, медленно, но почти без ошибок. Я вдыхала каждое слово. – Я Кайнорт Бритц, перквизитор дейтерагона и рой-маршал Эзерминори.

– Эзерминори сгинула давно, людоед.

Я машинально сморщилась, но удара не последовало.

– А маршал остался, – закончил эзер.

– Где наши дети?

– Среди живых, полагаю, – он не добавил «пока», но все понимали подтекст. – Опустим часть, где ты отнекиваешься и лжёшь. Я не силён в октавиаре и не оценю легенду по достоинству. Прими, как есть: я знаю, что ты прячешь Тритеофрен. Отдай его, и мы уйдём. Просто уйдём.

– У меня его нет. Я просто атташе, а не секретный агент.

Бритц посмотрел, как мама сжалась в лапах чёрного. Я зарылась в пыль.

Отец опять солгал, и теперь эзер мог… Но он только сказал:

– Не сейчас, Амайя. Не бойся. Ты мой единственный козырь, и я буду терпелив.

Бритц подвинул ящик и сел, поддернув аккуратно брюки. Слишком цивилизованный жест для людоеда. Сидя он смотрел на папу снизу вверх: с привилегией, доступной только уверенным в себе негодяям. В его руках блеснул зеркальный осколок.

– Куматофрен уже у нас, – пояснила тварь, глядя, как сникают папины плечи. – Уж так сложилось, Уитмас: эзеры сильны, но зависимы. Думаешь, я этому рад? Но нам друг от друга никуда не деться, и захват Урьюи всегда был лишь вопросом времени. У вас нет выбора – выиграть или проиграть эту войну. Есть два поражения: с жертвами сносными либо неисчислимыми.

– Разбежался. Куматофрен выключит связь, но пушки и диастимаги поджарят вас ещё на орбите.

– Я не знаю, как вы, а мы развивались последние сто лет. Если я не добуду Тритеофрен целиком, Альда Хокс поведёт войну, как здесь. Она заберёт воду и миллион рабов и оставит вас в аду. Хочешь для Урьюи такого неба? – Бритц дёрнул черепом в потолок. – Хочешь пепельных туч? Ваши дети не переживут ядерную зиму. Старики и женщины будут проклинать меня, подыхая на развалинах своего дома. Отдай мне прибор, Уитмас. Он спасёт миллиард. В десять раз больше, чем твоё упрямство.

Папа рассмеялся нервно, утирая невидимую слезу:

– Так это что же получается, я злодей, а ты спаситель Урьюи? – и зашипел на эзера: – Я знаю о тебе кое-что, Бритц. На кого ты учился и отчего твои слова следует делить на тысячу. Теперь слушай правду, людоед. Если в вашей армии такие асы, как тот, которого мы сожгли позавчера, вам никогда не выиграть. Если офицеры выдают тебя с потрохами, чуть только им прищемишь хвост, – это не армия, а бордель. Погонят вас с Урьюи, как вшей банным веником.