Асю я встретил задолго до Довлатова. Ее звезда взошла намного раньше. Помню знаменитое в начале 1960-х кафе «Север». Таких красивых, элегантных, интеллигентных людей, и в таком количестве я не встречал больше нигде и никогда. Из полумрака кафе появляется легендарная Ася и подходит ко мне. Не помню, кто нас знакомит, – помню только ее.

Громадные, темные, слегка матовые, насмешливые глаза. Удивительно гладкая, «нездешняя» кожа. Эпатирующий короткий ежик, уже тогда с сединой, наверное, еще искусственной.

Красота, обаяние, насмешка – вот тогдашняя Ася.

– Погоди, Фима! Дай поговорить с умным человеком! – через плечо бросает она своему верному оруженосцу Фиме Койсману, знаменитому адвокату и, по слухам, самому богатому человеку города. Фима что-то обиженно бормочет.

Ее только что исключили из университета, и она устроилась работать на фабрику мягкой игрушки, но от этого совсем не изменилась. С ее весельем, умом, страстью к интригам и розыгрышам, Ася была безусловно в центре тогдашней блестящей жизни. И все тянулись к ней. В свою свиту она включала и меня, хотя я и пробовал доказывать, будто это я включил ее в свою. Смыслом жизни для Аси была игра, шутка.

Душное лето 1961 года мы провели в опустевшем Ленинграде, который в летние месяцы был населен лишь туристами и дворцами итальянских зодчих времен барокко и рококо. Почти каждый день мы искали спасения от болотного удушья на даче или пляжах Финского залива.

Сережа всегда считал своим главным достоинством умение развлекать. Он мог подойти и поцеловать на улице незнакомого старика. После чего принять деловой вид и зашагать прочь, оставив обласканного незнакомца в недоумении.

В транспорте Сережа никогда не садился. Он любил нависнуть над вами и привлекать внимание пассажиров особой гримасой. Заговорив вызывающе громко, он замирал, сморщив нос и раздув ноздри, до тех пор, пока кто-нибудь не реагировал на его поведение.

Однажды мы стояли в тесном тамбуре пустого вагона, и Сережа, как обычно, без остановок кого-то передразнивал и кривлялся. А я смотрела на него и думала: что станет с его перекошенным лицом, если поезд вдруг на полном ходу остановится?

– Ты даже не притворяешься, что слушаешь меня.

– Извини, – говорю. – Задумалась.

– О том, как тебе от меня избавиться?

– Скорее, о том, как мне к тебе приблизиться.

Последние месяцы перед эмиграцией Довлатова несло. Встречи с ним пугали. В его разговорах появились такие сюжеты, как прихватывание его госбезопасностью, книжные кражи, задержание в милицейских кутузках.

Он, оказывается, очаровывал библиотекарш и выносил под одеждой огромное количество книг. Даже пытался похитить две картины в Доме актера на Невском. Однажды у меня дома вытащил из кармана кастет:

– Плексиглас. Милиция не любит свинчатки. А тут ведь главное не тяжесть, а конфигурация. Вот таким, например, можно и сквозь пыжик голову проломить…

Кто-то (не я) познакомил его с Львом Друскиным и его женой. Это был очень пожилой писатель, еще с довоенным стажем: когда-то именно он спас в блокадном Ленинграде архив погибшего Даниила Хармса. Довлатов начал трогательно ухаживать за увечным поэтом. В инвалидном кресле вывозил его на прогулки, подарил огромную теплую куртку, чтобы укутывать от холода. Потом отвез Друскиных на дачу в Комарово, а сам устроил в их квартире грандиозную вечеринку. Пострадала посуда, но что хуже – библиотека. А заодно (хвастался мне Сергей), он лишил невинности не вполне взрослую воспитанницу Друскиных, купая ее в ванной.