В тот вечер профессор был в ударе. Присутствие Ирэне Бельтран вдохновляло его красноречие. Его разговоры о солидарности девушка слушала с таким лицом, какое бывает у ребенка в кукольном театре: эти экзальтированные речи были так далеки от ее мира. Пока он делал ставку на лучшие качества человечества, игнорируя тысячелетнюю историю, доказавшую обратное, пока он заявлял о своей уверенности в том, что достаточно лишь одного поколения для воспитания высокой сознательности и лучшего общества, если будут созданы необходимые условия, она слушала, открыв рот, забыв о еде. По мнению профессора, власть развращает: ее удерживают незаконным путем отбросы человечества, поскольку в свалке побеждают только самые жестокие и кровожадные. А посему нужно бороться против любого правительства и, освободив людей, создать равноправную систему.

— Коррумпированность — неотъемлемое свойство правительств, поэтому они подлежат упразднению. Ведь они гарантируют свободу богатым, основанную на собственности, а других превращают в рабов, живущих в бедности, — разглагольствовал он перед пораженной Ирэне.

— Для человека, убежавшего от одной диктатуры, а теперь живущего при другой, ненависть к власти — серьезный недостаток, — заметил Хосе, которому поднадоело это пламенное красноречие, не утихавшее уже много лет.

Со временем сыновья перестали принимать всерьез профессора Леаля, их заботило одно: лишь бы отец не натворил глупостей. В детстве они должны были ему помогать — и это случалось не раз, — но, повзрослев, они оставили в покое отца с его речами, а к стоявшей в кухне типографии больше не притрагивались и прекратили посещать политические собрания. После советского вторжения в Венгрию в 1956 году не вернулся в партию и отец: разочарование едва не стоило ему жизни. На несколько дней он впал в состояние глубокой депрессии, но вскоре вера в судьбу человечества вернулась к нему вновь, что позволило ему смириться с гложущими душу сомнениями. Не отказываясь от идеалов справедливости и равенства, он решил, что первейшим правом человека является свобода, и снял со стен в гостиной портреты Ленина и Маркса, а повесил Михаила Бакунина «С этого дня я — анархист», — заявил он. Но поскольку никто из сыновей не знал, что это такое, некоторое время думали, что речь идет о какой-то религиозной секте или группе тронутых умом. Эта вышедшая из моды идеология — ее стерли с лица земли послевоенные годы — мало их беспокоила Они говорили отцу, что он единственный анархист в стране и, наверное, были правы. После военного переворота, оберегая его от собственной экспансивности, Франсиско снял с типографского станка важную деталь: нужно было во чтобы то ни стало помешать отцу распечатывать собственное мнение и распространять его по городу, как он делал это раньше. Позже Хосе удалось его убедить, что лучше вообще отделаться от этой бесполезной рухляди. Так и сделали: Хосе увез типографию к себе в городок, где после ремонта и смазки ее использовали для распечатки школьных материалов днем и для подпольных листовок — ночью. Эта счастливая предосторожность спасла профессора Леаля, когда полиция устроила облаву, обыскивая в квартале дом за домом. Было бы трудно найти объяснение тому, что на кухне оказалась типография. Сыновья пытались серьезно говорить с отцом и объяснить ему, что одиночные и безрассудные действия принесут делу демократии больше вреда, чем пользы. Но стоило потерять бдительность, как он снова движимый своими пылкими идеалами, оказывался на волоске от опасности.

— Будь осторожен, папа, — умоляли его сыновья, узнав о лозунгах против Военной Хунты, — он выкрикивал их с балкона почтамта.

— Я слишком стар, чтобы ходить, поджав хвост, — спокойно парировал профессор.

— Если с тобой что-нибудь случится, я суну голову в камин и умру от удушья, — тихо предупреждала Хильда с половником в руке. Подозревая, что жена может привести эту угрозу в исполнение, он старался соблюдать осторожность, но она всегда была минимальна и, как правило, несерьезна.

Хильда тоже воевала с диктатурой, но своими, особыми средствами. Ее действия были направлены непосредственно на Генерала одержимого, как она считала самим воплощением зла — Сатаной. По ее мнению, диктатора можно свергнуть с помощью систематических молитв и веры, поставленной на службу этому делу; с этой целью она два раза в неделю посещала мистические сходки. Там она встречалась с такими же, как она, сострадательными и твердыми в своей решимости покончить с тираном людьми; число единомышленников росло. Это было национальное движение одновременного моления. В назначенный день, в один и тот же час, все верующие — во всех городах страны, в самых отдаленных селах, в забытых Богом деревнях, в тюрьмах и даже на кораблях, в открытом море, — все они должны были совершить гигантское духовное усилие. Высвобожденная таким образом энергия будет направлена на Генерала и его приверженцев и раздавит их Хосе был не согласен с этим опасным и теологически ошибочным бредом, но Франсиско не исключал возможности, что это необычное средство может принести хороший результат: внушение творит чудеса, а если Генерал вдруг узнает об этом великолепном оружии, направленном на его уничтожение, его, быть может, хватит удар и он уйдет в мир иной. Он сравнивал действия матери со странными явлениями, происходившими в доме семьи Ранкилео, и пришел к выводу, что в пору репрессий возникают самые фантастические решения иных запутанных вопросов.

— Оставь эти молитвы, Хильда, а займись лучше буддизмом: у него более научная база, — шутил профессор Леаль.

Семья так подшучивала над ней, что она стала ходить на сходки в спортивных брюках и кедах, пряча молитвенник под одеждой. Решила побегать трусцой по парку, объясняла она, по-прежнему упорствуя в своей неблагодарной задаче — бороться с властями силой молитвы.

За столом Леалей Ирэне по-прежнему внимательно слушала хозяина дома, попав под очарование его звонкого испанского выговора,[38]не изменившегося за долгие годы жизни в Латинской Америке. Наблюдая за его страстной жестикуляцией, блестящими глазами и движениями, подкрепляющими высказывание, она словно перенеслась в прошлый век: в темный подвал анархистов, где изготовлялись примитивные бомбы для подрыва царской кареты на пути ее следования. Франсиско и Хосе в это время разговаривали между собой об изнасиловании девочки, онемевшей впоследствии; Хильда с невесткой занимались ужином и ребятами. Хавьер ел очень мало и в разговоре не участвовал. Уже более года он был без работы; за это время характер его изменился: стал мрачным и невеселым. Привыкнув к его молчанию, безразличному взгляду, к неряшливой бороде, семья оставила его в покое и не надоедала проявлениями участия и заботы, тем более что они не раз Хавьером отвергались. Только Хильда по-прежнему тревожилась о нем, спрашивала всякий раз: о чем задумался, сынок?

Наконец, Франсиско удалось прервать монолог отца: он рассказал семье о том, что произошло в Лос-Рискосе, когда Еванхелина выбросила офицера из дома, как тряпку. Для такого подвига, по мнению Хильды, необходимо покровительство Бога или Дьявола; но, как считал профессор Леаль, девушка — лишь уродливый продукт этого ненормального общества Бедность, понятие о грехе, подавляемое сексуальное желание и отчужденность — вот причины ее недуга Ирэне рассмеялась: она была убеждена, что в этом случае права матушка Энкарнасьон, и разумнее всего было бы найти ей пару да и пустить их в горы — пусть занимаются там этим самым, как зайцы. Хосе был с ней согласен, а когда дети стали подробно расспрашивать о зайцах, Хильда отвлекла их внимание десертом: это были первые в этом сезоне абрикосы, — она заверяла, что ни в какой стране мира не растут такие вкусные плоды. Это была единственная терпимая в семье Леалей форма национализма, — профессор не преминул это пояснить.