уважать себя, если бы унизил своё достоинство. Но, кроме того, в нём есть тщеславие, в нём живёт ещё мальчик, юноша, который перед сражением заносится мечтами далеко: «И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он… Он твёрдо и ясно говорит своё мнение… Все поражены… и вот он берёт полк, дивизию… Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он…»

Четверть века назад статный красавец князь Николай Болконский под Чесмой или Измаилом мечтал о том, как наступает решительный час, Потёмкин сменяется, назначается он…

А через пятнадцать лет худенький мальчик с тонкой шеей, сын князя Андрея, увидит во сне войско, впереди которого он идёт рядом с отцом, и, проснувшись, даст себе клятву: «Все узнают, все полюбят меня, все восхитятся мною… я сделаю то, чем бы даже он был доволен…» (Он – это отец, князь Андрей.)

Болконские тщеславны, но мечты их – не о наградах: «Хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими…» – думает князь Андрей перед Аустерлицем.

А люди не знают, что князь Андрей готов совершить для них, ради их любви. Мечты его прерываются голосами солдат:

«– Тит, а Тит?

– Ну, – отвечал старик.

– Тит, ступай молотить…

– Тьфу, ну те к чёрту…»

У солдат идёт своя жизнь – с шутками, с горестями, и нет им дела до князя Андрея, но он всё равно хочет быть любимым ими.

Ростов, влюблённый в царя, мечтает о своём: встретить обожаемого императора, доказать ему свою преданность. Но встречает он Багратиона и вызывается проверить, стоят ли французские стрелки там, где вчера стояли. «Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше…» Над ним жужжат пули, в тумане раздаются выстрелы, но в душе его уже нет страха, владевшего им при Шенграбене.

Так прошла ночь перед сражением – каждый думал о своём. Но вот наступило утро, и двинулись войска, и, несмотря на то, что вышли солдаты в весёлом настроении, внезапно и необъяснимо «по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины». Возникло оно потому, что это сознание было у офицеров и передалось солдатам, а офицеры вынесли это сознание бестолковщины из вчерашнего военного совета. Так начало осуществляться то, что предвидел Кутузов.

Но в ту самую минуту, когда русскими войсками овладело уныние, появился император Александр со свитой: «Как будто через растворённое окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невесёлый кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодёжи». Все оживились, кроме Кутузова.

«Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека» и говорил с императором, «почтительно нагнув голову», но он ещё пытался медлить, пытался предотвратить неминуемое.

«– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову…

– Я поджидаю, ваше величество… Не все колонны ещё собрались, ваше величество…

– Ведь мы не на Царицыном Лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь…

– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его ещё раз что-то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном Лугу, – выговорил он ясно и отчётливо».

Так говорить с царем нельзя. Кутузов знает это, и вся свита знает: «на всех лицах… выразился ропот и упрёк». Но это последняя попытка Кутузова предотвратить то, что сейчас произойдёт.

Так кто же виноват в поражении под Аустерлицем? Царь Александр I, не умеющий различить парад и войну, взявшийся руководить боем, не понимая в военном деле? Да, конечно, царь виноват прежде и больше всех. Но легче всего свалить вину за все ошибки и неудачи на государственных деятелей. На самом же деле за всё, что происходит, отвечаем мы все – люди, и ответственность наша не меньше от того, что царь или полководец виноват больше нашего.

Как грядущая победа в Отечественной войне 1812 года будет вовсе не победой Александра I – как бы высоко ни вознёсся памятник ему на Дворцовой площади в Петербурге, – это победа всего нашего народа; так же позор Аустерлица был позором не только для царя. Кутузов знает это, и Болконский знает, каждый из них стремится, сколько может, избавить себя от предстоящих мучений совести… Но царь молча смотрит в глаза Кутузову, и молчание затягивается, и Кутузов знает, что он не властен изменить желание царя.

«– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.

Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению».

Всё, что произошло дальше, свершилось быстро. Не успели русские войска пройти полверсты, как столкнулись с французами. «Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг неожиданно перед нами».

Князь Андрей, увидев это, понял, что наступил его час. Он подъехал к Кутузову… «Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от коня князя Андрея закричал: “Ну, братцы, шабаш!” И как будто голос этот был команда. По этому голосу все бросились бежать».

Бегство было так страшно, так чудовищно, что даже Кутузов – единственный человек, ещё вчера понимавший обречённость русских и австрийцев в этом сражении, – даже Кутузов был потрясён.

«Несвицкий, с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.

– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.

– Рана не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих.

– Остановите же их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо. Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад».

Среди полного безумия, охватившего всех, князь Андрей Болконский делает то, что задумал ещё перед боем.

«– Ребята, вперёд! – крикнул он детски пронзительно.

„Вот оно!“ – думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно направленных именно против него. Несколько солдат