Наверное, поэтому Оппий Вар дважды ушел от меня. Я действовал так, будто кто-то наблюдал за мной. Ребенок, который ведет себя примерно в присутствии взрослых не потому что он по-настоящему послушен, а только лишь желая избежать наказания.

Сейчас же все было иначе. Я смотрел в лица людей, которых всего несколько дней назад недолюбливал, так же как они меня, и понимал, что на самом деле готов умереть за любого из них. «Ты должен» полностью совпадало с «я хочу». И от этого на душе становилось легко. У меня было ощущение, что долгие годы я носился на корабле по бурному морю, и только сейчас вдруг увидел долгожданную полоску земли.

Поэтому прощание с такой короткой жизнью не было печальным. Я знал, что отец примет меня с радостью, если завтра я паду в битве. Даже несмотря на то, что его убийца продолжает бродить по земле. И мне хотелось встретиться со своим отцом, с Марком Кривым. Мы бы сели и поговорили на равных о том, что пережил и что понял каждый из нас. Это была бы приятная беседа.

Жаль, что это понимание пришло так поздно. Я уже ничего не успею изменить. Не смогу прожить жизнь иначе. Выполняя тот долг, который является действительно моим.

Впрочем, и один день — это очень много. Если это один день жизни, наполненной до краев.

Так я думал, сидя у костра в окруженном германцами лагере в ночь перед последним боем в Тевторубргском лесу близ Дэрского ущелья. И горечь медленно, капля за каплей, покидала мое сердце.

Нам дали выспаться и не торопили со скудным завтраком. Спешить было некуда. Враг вон он, совсем рядом, два полета стрелы, не больше, и он терпеливо ждет. Ждет, когда мы начнем свой путь к смерти.

После завтрака мы в последний раз проверили оружие и подогнали снаряжение. Многие были без щитов — выбросили, как бесполезный хлам еще во время марша. Я свой сохранил, хотя потяжелел он здорово. Но на первое время сойдет и такой. Некоторые легионеры решили сражаться экспедити, то есть без доспехов, в одних туниках и шлемах. Тут же возникли споры. Одни говорили, что на песчаных дюнах, которые покрывали дно ущелья, в доспехах делать нечего — по песку и так идти тяжело, а уж когда у тебя на плечах …… фунтов, вообще шагу не сделаешь. Другие возражали, что германцы почти наверняка будут избегать рукопашной и предпочтут метательный бой, а в нем надежная кольчуга не помешает. Обсуждалось это таким тоном, словно разговор шел о цене на зерно. И каждый все равно оставался при своем мнении.

Я кольчугу оставил. На всякий случай. Просто не чувствовал пока себя в силах лезть в мясорубку рукопашной схватки без доспехов. Это могли себе позволить только очень опытные воины, побывавшие не в одном десятке сражений.

Наше промедление было вызвано не только необходимостью отдохнуть как следует и привести себя в порядок. На самом деле мы давали время семнадцатому легиону, незаметно ускользнувшему из лагеря еще затемно, чтобы по горам обойти германцев с тыла. Так что пока легион совершал обходной маневр, у нас было время не спеша выйти из лагеря и выстроиться в боевые порядки напротив входа в ущелье.

Перед нами лежал небольшой кусок поля, покрытый высокой, чуть не по пояс, травой, уже утратившей яркие краски лета, но все еще довольно сочной. Дальше, за полем, начинались холмы из известняка, поросшие вереском и окруженные песками. Эти холмы были чем-то вроде форпоста ущелья. Передовые укрепления, первая линия обороны, прикрывающая горы Оснинга. За холмами начиналась сама горная гряда, которую рассекало надвое Дэрское ущелье. По нему-то нам и предстояло пройти сегодня. Пройти или погибнуть. Третьего не дано. Впрочем, как и всегда.

Ущелье было не очень широким, шагов триста, если верить проводникам. Там тоже везде был песок, вернее, песчаные холмы, такие же, как у подножья гор. Они шли по всему ущелью. И нам предстояло штурмовать эти естественные укрепления. Никакой дороги в самом ущелье не было, она шла по обеим сторонам гор. Но вряд ли германцы будут так любезны, что предоставят ее в наше распоряжение. Скорее всего, они уже оседлали склоны. Если семнадцатый легион не сбросит их оттуда, нам придется идти между двух высот, занятых противником, открыв для удара свои фланги. Лучше не придумаешь.

Словом, это была самая настоящая ловушка. Даже сейчас это было понятно. Но иного пути не было. Если мы не прорвемся к Ализо, германцы осадят лагерь и просто уморят нас голодом. Не самая достойная смерть. Уж лучше погибнуть в честном бою, чем уподобиться запертому в норе барсуку.

Небо хмурилось. Даже оно было против нас сегодня. Вот-вот должен был начаться дождь. Глинистые дороги, идущие по склонам гор размоет, и нам не останется ничего другого, как идти по дну ущелья. К тому же сильный дождь ухудшает визуальную связь. С этим мы уже столкнулись в лесах. Не видны значки манипулов, непонятно, какую команду подает знаменосец, не видно, где соседи — держат ли они оборону или уже отступили, открыв наши фланги… Только из-за этой неразберихи мы потеряли кучу людей. Похоже, сегодня будет то же самое.

Впрочем, маневрировать сегодня нам вряд ли придется. Какие маневры в ущелье. Все будет просто — вперед, вперед и еще раз вперед, пока хватит сил. Прорываться, прорубаться, прогрызать себе дорогу к выходу. Вот и весь план боя.

Мы выстроились для атаки. Сплошной линией, плечо к плечу, щит к щиту, на всю ширину ущелья. На флангах встали ошметки легкой пехоты, стрелков и конницы. Случись что, толку от них будет немного. Их попросту сомнут и даже не заметят.

Бык прошелся перед строем манипула. Начищенная до блеска кольчуга, отполированные медали, тщательно расчесанный плюмаж. Наверное, раб трудился всю ночь, стирая себе руки до крови, чтобы привести снаряжение своего хозяина в порядок.

— Вот что, ребята, — звучно сказал Бык. — Врать не буду. Сегодня придется нам тяжко. Очень тяжко. Мы по горло в дерьме, если говорить прямо. Единственный способ вылезти из него — дойти до конца этого проклятого ущелья. Обратной дороги нет. Если не прорвемся, подохнем здесь, как собаки. И ладно бы только мы. Сами знаете, в лагере баб да детей полным полно осталось. Если не прорвемся, им тоже солоно придется. Так что драться придется как следует. Знаю, что устали. Знаю, что мало нас… Придется потерпеть. Отступать нельзя. Вы уж не подведите, меня, ребята. Я до седых волос дожил, — Бык снял шлем и наклонил голову, — До седых волос… И еще ни разу с поля боя ноги не уносил. И сегодня не хочу…

— Не подведем, Квинт!

— Веди, центурион! За ребят поквитаться хотим!

— Не отступим! Костьми там ляжем, но не отступим!

— Давай, Бык, мы с тобой до конца пойдем!

— Ладно, ладно, братцы, я вас понял, — Бык надел шлем. — Слушайте мой голос, следите за значками, держите строй. Покажем этим собакам, на что способны легионеры, если им на хвост соли насыпать!

Ответом ему было громовое:

— Бар-ра!

Соседние манипулы тоже что-то кричали и колотили мечами о щиты. И я кричал и бил в щит вместе со всеми, чувствуя, как меня накрывает горячая волна неукротимой ярости и жажды битвы.