Характер у него действительно легкий, и злиться на таких людей у меня никогда не получалось.

– Тогда уточню, что для друзей я Игнат. И все же чем обязан вашему нежданному визиту?

– Как? Вы же обещали!

Ох, как бы Дарья не накаркала.

– Серж, прошу меня великодушно простить, но вчерашний вечер я помню очень плохо. Посему вам придется напомнить, что именно было мною обещано. Если сии обещания не заставят меня пойти противу чести и служебного долга, я исполню все до последней буквы.

– Ой, – манерно приложил ладони к щекам Серж, – мы вчера сделали так много…

Вот-вот, этого-то я и боялся.

– Вы сказали, что знаете, как дать синематографу голос и даже как удешевить превращение серых и унылых картин в красочное великолепие.

Ну ни фига себе я разошелся…

– А еще мы успели сотворить великолепную синемапьесу. Ваш поэтический дар впечатляет!

– Мой поэтический дар?

Может, я там еще балетные партии исполнял? Да уж, Игнат Дормидонтович, удивили. Неужели вместе со старым офисным планктоном в это тело вселились еще и Пушкин с Барышниковым?

– Да, – с пылом подтвердил Серж, – слог диковинный, но для пьесы очень гармоничный.

Заметив мое непонимание, антрепренер достал блокнотик и начал самозабвенно декламировать очень знакомые мне строки о сваре двух семеек из славного города Верона.

Да уж, похоже, я спьяну обворовал Вильяма Шекспира заодно с кем-то из соотечественников: хоть убейте, не помню, чей именно перевод осел у меня в памяти. Простите, господа поэты, это получилось нечаянно.

Отобрав у Сержа блокнот, я зашуршал страницами. За свою жизнь мне удалось относительно неплохо запомнить лишь два стихотворных произведения – «Ромео и Джульетту» и «Вересковый мед» Стивенсона, кажется, в переводе Маршака. Похоже, народное название итальянского квартала Новой Москвы разбудило в памяти нужные строки. Да и то не все – часть текста я видел впервые. Хотя не скажу, что они так уж сильно выбивались из общего стиля.

– Мне кажется, что не все из этого было придумано мной.

– О, – тут же начал зачем-то успокаивать меня Серж, – Николя и Пьер лишь чуточку помогли вам.

– И что теперь? – рассеянно спросил я, потому что понятия не имел, к чему именно меня обязывает вчерашний залет.

– Я уже обо всем позаботился, – возбужденно ответил Серж. – Нас ждут в Московском Императорском университете нужные люди, дабы попытаться воплотить вашу гениальную мысль.

В этот момент в гостиную вошел Антонио и, явно учитывая мое присутствие, сдержанно поздоровался со своим другом:

– Серж, ты все-таки решил протолкнуть идею нашего юного друга?

– Антони, мон шер, я чувствую, что в этом есть невообразимо великолепное будущее. У меня даже руки дрожат от предвкушения. – Для наглядности Серж протянул к Антонио ладони с растопыренными пальцами.

– Ну ладно, не горячись так, – по-доброму улыбнулся граф. – Давайте-ка я съезжу с вами. На московских ученых порой титулы действуют получше уговоров и даже здравого смысла.

Мы опять загрузились в коляску и отправились в сторону Английского района, где находился Московский Императорский университет. Я ожидал лицезреть очередной контраст перехода в английскую архитектуру. Но на самом деле огромное пятиэтажное здание университета, как дородная наседка, устроившаяся среди целого выводка домов поменьше, было создано, скорее, в византийском стиле. Да и находился университет на второй линии центрального района, на стыке двух архитектурных зон.

В главное здание мы не пошли, а направились в одну из пристроек с правой стороны основного корпуса. Антонио оказался совершенно прав – нас бы даже дворник мог загнобить, так как мы не имели принадлежности ни к студенческой братии, ни к профессуре. В университете царили своеобразные нравы, так что мое личное дворянство и купеческое происхождение Сержа здесь не котировались. А вот графу Скоцци даже доказывать ничего не пришлось – одного вида аристократа до кончиков пальцев хватало, чтобы заткнуть рот всем без исключения. У меня так точно никогда не получится, тут работает истинная порода.

В одной из лабораторий, явно специализирующихся на какой-то тонкой механике, нас с нетерпением ждали два парня примерно одного возраста – лет двадцати пяти. Но только это и роднило высокого брюнета и какого-то совсем квадратного шатена с курчавыми волосами.

– Игнат Дормидонтович, – жестом иллюзиониста указал Серж на ученых, которых явно смущал контраст между их недорогими костюмами и нашей одеждой, включая мой провинциальный, но все же дорогой наряд, – позвольте представить вам доктора механики Петра Антоновича Воскобойникова, а также его друга и соратника в деле изобретательства, доктора химии и алхимии Илью Захаровича Голобородько. С этими господами я познакомился год назад, когда искал способ улучшить синематограф. Они разработали очень интересный аппарат, но, увы, чтобы он смог снимать цветные фильмы, нужна очень дорогая пленка. Сейчас не всякое фотографическое ателье может позволить себе работу с цветными изображениями. Что уж говорить о десятках метров синемапленки.

Серж закатил такую вдохновенную речь, что все заслушались, даже доктора наук.

– Мое отчаяние было велико и не улеглось до сих пор. Но – о чудо! На дружеской вечеринке я узнаю, что вы, Игнат Дормидонтович, не только можете поспособствовать в снижении цены на особые алхимические реагенты, но и знаете, как дать синематографу голос!

Оба ученых тут же сделали стойку, и мне сразу стало как-то неуютно. Но терять лицо перед смотревшими на меня с надеждой людьми не хотелось. Я лишь дал себе истую клятву не напиваться больше до состояния свиноподобной балаболки, а затем набрал в грудь побольше воздуха и начал выкручиваться:

– Господа, спешу вас огорчить, ни никаких особых секретов я не ведаю. Есть лишь голые идеи, которые придется продумывать уже вам. Насчет скидки на реагенты – это еще нужно проверять. Если вы предоставите мне список требуемых веществ, я дам телеграмму в Топинск, и этот вопрос там решат со всей поспешностью. Теперь что касается звука. Меня всего лишь посетила идея о том, что так же, как электрические колебания превращаются в звук и обратно, возможно, подобное будет справедливо и к какому-нибудь источнику света. А свет можно запечатлеть на пленке рядом с изображением.

Все, на этом мои знания о звукозаписи на кинопленку закончились.

В ответ я был удостоен откровенным разочарованием во взглядах ученых, которое плавно перешло в легкое презрение к дилетанту.

– Извините, Игнат Дормидонтович, – осторожно сказал высокий как оглобля Воскобойников, – ваша идея звучит…

– Вы хотите сказать, нелепо? – помог я замявшемуся ученому.

У меня было дикое желание просто пожать плечами и уйти отсюда. Честно, влезать в явно затратное и рискованное дело с революцией в кино не очень-то и хотелось. Но вот задел меня этот пренебрежительный взгляд едва оперившегося доктора наук.