Однако сама Екатерина несколькими годами ранее обсуждала с Бестужевым-Рюминым его план, согласно которому после смерти императрицы она становилась «соправительницей» мужа, а канцлер – президентом трех «первейших» коллегий и командующим гвардейскими полками.[105] Одновременно она устроила тайное свидание с Александром Шуваловым. Его влиятельный брат Петр в августе 1756 года сообщил Екатерине о готовности ей служить, а сама она писала ему о «предательстве» Бестужева и желании «броситься в ваши объятия».[106]

В то время – в 1756–1757 годах – эти переговоры ни к чему не привели; а несколько лет спустя елизаветинский фаворит Иван Шувалов при всех своих достоинствах уже не годился для открытой борьбы за власть, старший же его родственник, на всё способный Петр Иванович Шувалов был уже смертельно болен. Но, по словам Екатерины, в последние месяцы или даже недели жизни императрицы Шуваловы все же сумели войти в доверие к наследнику при помощи директора Шляхетского корпуса А. П. Мельгунова. Поддержка со стороны Шуваловых – вместе с лояльностью великой княгини Екатерины и усилиями самого Петра Федоровича по привлечению на свою сторону гвардейских офицеров – обеспечила выход из очередной «переворотной» ситуации.

Однако со смертью в январе 1762 года П. И. Шувалова влияние его клана пошло на убыль. Занявший престол император Петр III 28 декабря 1761 года произвел Александра Ивановича в генерал-фельдмаршалы, пожаловал ему две тысячи крепостных и назначил полковником Семеновского полка – но одновременно упразднил Тайную канцелярию, которой тот руководил многие годы. Покорный граф еще 17 февраля 1762 года до появления царского манифеста объявил своим подчиненным, что их учреждению приказано более «не быть», а 19 февраля в канцелярии был составлен последний протокол допроса.[107]

Последний раз Шувалов продемонстрировал придворный талант в день переворота 28 июня 1762 года, когда вместе с М. И. Воронцовым и Н. Ю. Трубецким отбыл в столицу под предлогом разведки и «уговоров» мятежной императрицы – но сразу же перешел на ее сторону и стал заседать в Сенате. После воцарения Екатерины II он присутствовал при ее коронации в Москве, однако его карьера была уже завершена. В январе 1763 года граф Шувалов вышел в отставку с пожалованием ему еще двух тысяч крестьянских душ.

После принятого 23 февраля 1762 года манифеста об уничтожении Тайной канцелярии вышел менее известный указ Сената, чтобы всем канцеляристам и чиновникам Тайной канцелярии «быть на том же жаловании, как они ныне получают», до тех пор, пока «дела отданы и о наличных колодниках разсмотрено будет»; отныне всем этим чиновникам надлежало состоять «при Сенате», а в Москве – «при Сенатской конторе». В этом же указе была сделана особая оговорка: «Однако ж из них асессора Шешковского, переименовав того ж ранга сенатским секретарем ныне же действительно и определить во учреждавшую для того при сенате экспедицию».[108] Так было названо имя нового фактического начальника этого учреждения при Екатерине II.

Приведший Екатерину на трон переворот показал, что объявленная покойным Петром III в манифесте 21 февраля «милость для всех добрых и верных подданных» несколько преждевременна, поскольку «умыслы противу нашего императорского здравия, персоны и чести» оказались отнюдь не «тщетными и всегда на собственную погибель злодеев обращающимися».

Гвардейские солдаты и офицеры, чьими руками совершался переворот, в те дни искренне видели себя «делателями королей» и с нетерпением ожидали наград. Пряников же, как обычно, на всех не хватило. И тогда бравый гвардеец, прогулявший полученную пригоршню рублей, мог с понятным неодобрением смотреть на избранных счастливцев. Зависть и недовольство вместе с видимой легкостью совершения «революции» порождали стремление «исправить» положение. Эту тенденцию выразил один из ближайших к Екатерине лиц Никита Иванович Панин: «Мы с лишком тридцать лет обращаемся в революциях на престоле, и чем больше их сила распространяется между подлых людей, тем они смелее, безопаснее и возможнее стали». На практике это означало, что в 1760-е годы Екатерине постоянно приходилось иметь дело с попытками – пусть не очень опасными – нового заговора. Кроме того, в это время обострилась борьба придворных «партий» за контроль над внешней политикой империи и за влияние на императрицу.

Поначалу Екатерина возложила высший надзор над политическим сыском на генерал-прокурора А. И. Глебова – нечистого на руку дельца, назначенного на этот пост Петром III и удачно изменившего благодетелю. Самого Глебова императрица сначала поставила под контроль Н. И. Панина, а затем уволила. Назначенному на его место князю Александру Алексеевичу Вяземскому секретным указом в феврале 1764 года было велено совместно с Паниным заведовать тайными делами.[109] На этом посту он и оставался вплоть до своей смерти в 1792 году; после чего этими делами ведали новый генерал-прокурор и родственник Потемкина А. Н. Самойлов и статс-секретарь императрицы В. С. Попов, руководивший в течение многих лет канцелярией Потемкина, а потом императорским Кабинетом.

За два года был окончательно сформирован штат Тайной экспедиции. 10 декабря 1763 года именным указом сенатский секретарь Шешковский назначался состоять «по некоторым порученным от нас делам при наших сенаторе тайном действительном советнике Панине, генерал-прокуроре Глебове» с годовым жалованьем в 800 рублей.

С этого времени Степан Иванович Шешковский (1727–1794) сделался на 30 лет фактическим главой Тайной экспедиции при нескольких сменявших друг друга начальниках-аристократах. Теперь руководство политическим сыском императорской России в определенном смысле «раздвоилось», так как изменился сам «дух времени».

В петровскую и послепетровскую эпоху не только генерал или сенатор, но и аристократ-Рюрикович считал не только возможным, но и достойным делом исполнять функции следователя в застенке; только пытать или казнить самому было не принято – но, пожалуй, не по моральным соображениям, а просто считалось «невместным»: для грязной работы были холопы. Хотя петровские сподвижники во главе с царем лично рубили стрелецкие головы…

Через одно-два поколения петровское просвещение дало плоды: подобное поведение было уже недопустимо для благородного дворянина. Отмеченное современниками исчезновение «рабского страха» свидетельствует о том, что за спокойные 1740-1750-е годы выросли представители дворянского общества, более просвещенные и независимые, чем были их отцы времен «бироновщины»: исследования позволяют говорить даже об особом «культурно-психологическом типе» елизаветинской эпохи.[110] На смену им пришли ровесники и младшие современники Екатерины II: полководцы, администраторы, дипломаты и целый слой дворян, умевших выражать свои патриотические чувства, не напиваясь до бессознательного состояния во дворце и не заверяя в своей неспособности к чтению книг. Сословная честь и собственное достоинство теперь уже не допускали их личного участия в допросах с пристрастием и пыточных процедурах.