Я всё ещё находился под впечатлением ночной сцены, которая произошла недавно, когда, застигнутый врасплох, я разразился рыданиями. Сейчас это представилось мне дурным предзнаменованием: слёзы были вестниками близкой смерти. Я кажусь безрассудным, но в действительности я трусоват и очень осторожен, и я сам удивляюсь, что вознамерился по совету Сасаки подвергнуться такому опасному лечению. Или мне на роду написано скончаться, задохнувшись от укола?

Но разве мне не всё равно, когда умереть? Разве я уже давно не готов к смерти? Когда летом в больнице Тораномон мне сказали, что у меня подозревают рак позвоночника, жена и Сасаки, сопровождавшие меня, побледнели, а я остался настолько спокойным, что сам удивился. Я вздохнул с облегчением: вот и кончится моя жизнь. Почему же сейчас не попытать счастья? В худшем случае, о чём мне сожалеть? Боль в руке так терзает меня днём и ночью, что даже вид Сацуко не доставляет мне никакого удовольствия. Она относится ко мне, как к больному, а не как к своему возлюбленному. Для чего же жить в таких обстоятельствах? Вверяя свою участь провидению, я жаждал жизни только ради Сацуко — в противном случае существование теряет всякий смысл.

23 октября.

Боль не проходит. Принял дориден, но едва уснул, как снова открыл глаза. Сделали укол сальбро (сальдоброкканона). Проснулся часов в шесть, стал опять думать о вчерашнем.

Я совсем не боюсь смерти. Но как подумаю, что вот-вот умру, как в этот самый момент смерть предстанет перед моими глазами — даже думать об этом страшно. Если бы можно было, вот в этой комнате, спокойно лёжа на этой кровати, в окружении близких (нет, близких не надо, и особенно Сацуко не надо; когда я буду благодарить её за проявленную заботу обо мне и прощаться, от охватившей меня печали опять польются слёзы; при этом ради приличия заплачет и Сацуко, мне станет не по себе, я не смогу умереть спокойно; пусть лучше эта бессердечная женщина в момент моей смерти обо мне не вспомнит, пусть она в самозабвении отправится на матч по боксу или в бассейн выполнять номера балета на воде. Если я не доживу до следующего лета, я никогда её танца не увижу!), умереть, как заснуть, не понимая, что умираю. Но я не хочу умирать на кровати в неизвестной мне больнице PQ, окружённый ортопедами, может быть, очень известными, но которых я никогда не видел, анестезиологами, рентгенологами, окружённый их преувеличенными заботами, задыхаясь от укола. Я не хочу кончаться в такой напряжённой атмосфере. Я начну задыхаться, потеряю сознание — что я буду чувствовать, когда мне в трахею вставят трубочку? Я не боюсь смерти, но увольте меня от агонии, напряжения, страха. Без сомнения, в тот миг передо мной, как в волшебном фонаре, пройдут одно за другим все злодеяния, которые я совершил за семьдесят лет. Я уже сейчас слышу голос: «И это ты сделал, и это, ты слишком многого хочешь, желая умереть спокойно, ты мучишься сейчас по заслугам. Смотри же…» Лучше в больницу PQ мне не ездить…

Сегодня воскресенье. Небо затянуто тучами, идёт дождь. Не могу больше думать, как мне поступить, опять советовался с Сасаки.

— Завтра, в понедельник, пойду в терапевтическое отделение Токийского университета к профессору Кадзиура, посмотрим, что он скажет, — ответила она. — Я ему подробно расскажу, что мне говорил профессор Фукусима. Если он скажет: «Делайте», сделаем; а если он категорически будет возражать, не будем делать. Давайте так поступим.

Я в конце концов с ней согласился.

24 октября.

Сасаки возвратилась вечером.

— Профессор Кадзиура сказал, что он не знает Фукусима из больницы PQ, — рассказала она. — Сам он не специалист и поэтому не может высказывать своего мнения. Но профессор Фукусима — выпускник Токийского университета, работает в PQ, поэтому не доверять ему причин нет. Вряд ли это вздор и жульничество. Он, без сомнения, предпримет необходимые меры предосторожности на случай неудачи, поэтому ему можно довериться.

Я в глубине души надеялся, что профессор будет против, и я вздохну с облегчением. Но ничего не поделаешь, судьбе угодно, чтобы я подвергся риску, и избежать этого невозможно. Я ещё пытался найти какой-нибудь предлог, чтобы отказаться от операции, но в конце концов пришлось согласиться.

25 октября.

Вошла жена с озабоченным видом.

— Сасаки-сан мне всё рассказала. Ты уверен, что всё закончится успешно? Рука у тебя болит, но рано или поздно она пройдёт и без операции.

— Если даже дело не удастся, я не умру.

— Хорошо, что не умрёшь, но ты можешь потерять сознание, как будто вот-вот умрёшь, — я бы этого видеть не хотела.

— Лучше умереть, чем жить так, — сказал я, напустив на себя трагический вид.

— Когда же ты собираешься это предпринять?

— В больнице сказали: «В любое время». Если согласиться, то чем скорее, тем лучше. Поеду завтра.

— Подожди-подожди. Ты всегда слишком опрометчив.

Она ушла и тут же возвратилась с гадательным календарём Такасима[67].

— Завтра день неблагоприятный, послезавтра — вовсе несчастливый, двадцать восьмого — благоприятный. Поезжай в больницу двадцать восьмого.

— Что за вздор! Несчастливый или неблагоприятный день — нужно ехать как можно скорее.

Я знал, что она никогда со мной не согласится.

— Ах, нет-нет, раньше двадцать восьмого ехать нельзя. И я поеду с тобой.

— Зачем тебе ехать?

— Нет, я обязательно поеду.

Тут и Сасаки сказала:

— Если госпожа поедет, я буду спокойна.

27 октября.

Сегодня несчастливый день. В календаре сказано: «В этот день переезжающему, начинающему торговое и другие дела грозит неудача». Завтра в два часа дня я в сопровождении жены, Сасаки и доктора Су-гита поеду в больницу PQ, а в три часа мне сделают укол. К несчастью, сегодня с самого утра у меня были ужасные боли, и сделали укол пирабитала. Вечером опять рука сильно разболелась, поставил суппозиторий ноблона, а потом сделали укол опистана. До этого мне его не делали, это не морфий, но что-то вроде того. К счастью, боль затихла, и я заснул. Боюсь, что в течение нескольких дней я писать не смогу, и о последующем запишу потом, основываясь на истории болезни, которую ведёт Сасаки.

28 октября.

Проснулся в шесть утра. Наконец-то наступил решительный день. Очень беспокоен и возбуждён. Мне нужно быть как можно спокойнее, поэтому я остался в постели. Я ел в спальне и утром и в полдень. Когда я сказал, что мне хочется свинину à lа Дунпо[68], Сасаки засмеялась: