Когда эндорфины и дофамин делают свою работу, наш самоконтроль подавляется. «Низы и верхи уже не соревнуются, – объясняет Пфаус. – Низы победили». Называя поощрение «за обнаружение полового партнера» похожим на кокаин, Пфаус не просто проводит аналогию. Вознаграждение за сексуальное поисковое поведение точно такое же, как вознаграждение за наркотическое поисковое поведение. Если в прилежащее ядро самцов крысы напрямую вводят амфетамины, стимулирующие высвобождение дофамина, они принимаются за активные поиски полового партнера. Поэтому В-19 и сказал Хиту, что разряды от электродов вызывают у него эротические ощущения, похожие на прием амфетаминов. Когда людей, употребляющих кокаин и метамфетамин, помещали в аппарат для функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ) и показывали нейтральные фотографии, сексуальные фотографии и изображения предметов, связанных с приемом наркотиков: бумагу для скручивания косяков, лезвия, кучки белого порошка, – их лимбическая система одинаково возбуждалась и при виде сексуальных изображений, и при виде предметов, напоминающих о наркотиках. Именно так разбогател Хью Хефнер: неосознанно использовав врожденное желание людей смотреть на женскую грудь и лицо, он заставил миллионы мужчин по всему миру ощущать то самое поощрение «за обнаружение полового партнера», выкладывать деньги за журнал и ждать выхода следующего номера. Сам Playboy стал «действующей причиной», приближая своих читателей к завершающему поощрению, а Хефнера – к особняку в Лос-Анджелесе и реактивному самолету.

Потребность в завершающем поощрении настолько велика, что если животным мешают, у них могут измениться предпочтения. Овулирующую самку помещали в клетку с самцом, который находился за перегородкой, мешающей ему коснуться самки. Он «распространяет аромат и феромонные сигналы, которые, безусловно, являются сексуальными», – говорит Пфаус. Это «запускает работу ее миндалевидного тела, медиальной преоптической области, и она готова к соблазнению партнера, но в данном случае ее только дразнят. Она разоделась в пух и прах, а идти некуда. Она пытается приманить самца за перегородкой, но приблизиться к ней он не в силах. С ее точки зрения, он ее продинамил. В результате если она встретится с этим самцом позже, то при наличии другого самца будет избегать обманщика или сигналов, связанных с пережитым обманом и неудовлетворенной потребностью, и начнет спариваться с тем, кто сможет довести дело до конца.

Никто не знает, испытывают ли грызуны обоего пола оргазм, но Пфаус предпочитает думать, что да. Как бы то ни было, они как люди, их мозг ощущает завершающее поощрение. В прилежащем ядре и МПО повышается уровень дофамина. В кровь и в мозг поступает окситоцин. От эндорфинов, естественного аналога марихуаны, мы становимся немного сонными. Нейроны вырабатывают серотонин, вызывающий ощущение спокойствия, довольства и удовлетворения. Эндорфины медленно накапливаются до момента, пока не возникнет сексуальное поощрение, и тогда они разом высвобождаются, заполняя лимбическую систему и гипоталамическую область. Именно поэтому героиновые наркоманы, которых Пфаус встречал в Вашингтоне, говорили, что прием наркотика похож на секс. Еще в 1960 году психиатр Ричард Чессик писал о „фармакогенном оргазме наркомана“. (Это явление породило путаницу в вопросе, можно или нельзя приобрести зависимость от секса. В отличие от сторонников первой точки зрения, скажем, специалистов-консультантов, выступающих в телешоу, Пфаус настаивает, что такого явления не существует. То, что кажется зависимостью от секса, на самом деле является разновидностью синдрома навязчивых состояний. Человек, который мастурбирует по пять раз в день, не испытывает зависимости от мастурбации – у него есть навязчивое желание достичь пяти оргазмов в день, что довольно-таки непросто.)

Кроме того что эндорфины, высвобождающиеся при завершающем поощрении, вызывают у нас приятные чувства, они отключают действие дофамина в префронтальной коре, позволяя главному управляющему компьютеру осуществить перезагрузку. Как говорил Гартман, „небеса сознания вновь проясняются и удивленно глядят на оплодотворяющий дождь на земле…“. Большинство людей выражаются менее поэтично: „Боже! Только посмотри, что мы сделали с диваном!“

Завершающее поощрение еще сильнее, чем поощрение „за обнаружение полового партнера“. „Мозг изменяется по мере накопления опыта даже у взрослых людей, от семяизвержения к семяизвержению и от оргазма к оргазму, – объясняет Пфаус. – В прилежащем ядре, мозжечке растет число контактов между нейронами, нейронные сети усложняются, и, что самое интересное, прилежащее ядро настраивается на сигналы, связанные с сексуальным поощрением… Изменения происходят внутри самих нейронов. Вы вносите долговременные изменения в транскрипцию генов“ – то есть в процесс синтеза тех белков, которые связываются с рецепторами своих клеток-соседей и передают им инструкции к действию, – „у вас возникают новые устойчивые связи между нейронами. Теперь вы собака Павлова, и каждый раз, когда звенит звонок, у вас течет слюна“.

Испытав сексуальное удовольствие и получив завершающее поощрение, мы (как крысы Эверитта, которые включали свет, ставший для них сексуальным вознаграждением) настроили свой мозг на получение сексуального поощрения от любых сигналов, связанных с этим опытом. Чем чаще мы получаем завершающую награду, тем сильнее становится связь. „Какая одежда была на нем?“, „Как она выглядела?“, „Какая музыка играла?“, „Где находился я?“ – всё это „действующие причины“, обстоятельства, при которых возникло приятное ощущение, „запечатленные“ в миндалевидном теле, связанном с прилежащим ядром. У нас появляются фетиши.

„Механизмы, лежащие в основе фетишизма, – это крайнее проявление тех самых механизмов, что помогают людям заниматься нормальным сексом“, – говорит Пфаус. В той или иной степени мы все фетишисты, или, говоря иначе, у всех нас в той или иной степени развиваются стойкие предпочтения. Нейронная цепь поощрения и вещества, которые в ней действуют, отвечают за то, почему одни люди предпочитают высоких партнеров, другие – низкорослых, блондинов или брюнетов, худых или полных, в очках или без. Система сексуального поощрения превратила в фетиш саму красоту. Иначе как объяснить, что американцы ежегодно тратят 13 миллиардов долларов на косметическую хирургию и 37 миллиардов – на косметические продукты и услуги? (В мире в целом на эти услуги и товары расходуется примерно 170 миллиардов долларов в год.) Это происходит не только потому, что существует общее представление об идеальном соотношении между обхватом талии и обхватом бедер и о лицевой симметрии, что указывает на хорошее здоровье и выгодные для потомства гены (мнение некоторых эволюционных психологов). „Эволюционные психологи почему-то думают, что мы никогда не совершаем глупостей, – говорит Пфаус. – Но мы их совершаем постоянно! И делаем это потому, что в нас бушуют противоречия“. Мы хотим вырастить здоровых детей, но при этом желаем, чтобы наши избранники соответствовали нашим личным, основанным на опыте предпочтениям. „Эволюционные психологи утверждают, что обнаженное тело женщины репродуктивного возраста должно быть таким-то и таким-то. Но оно почему-то не такое. Почему у нас вообще есть какие-то предпочтения? (Я хочу, чтобы у тебя была прическа как у мальчика, или Я хочу, чтобы ты носила сексуальное нижнее белье, или Я хочу, чтобы ты ругалась как шлюха.)“