И потом — Йоса, как он бросается с вершины, снова и снова; картина не выходила у Гильберта из головы, упрямо стояла у него перед глазами, неслась за ним по пятам через ландшафт, пока колёса поезда стучали по рельсам, на редкость неторопливо, как будто это была обзорная экскурсия специально для Гильберта. Акватория порта, обрывистый берег, бухта. Они нашли оптимальное место, утес, величественный обрыв, море далеко-далеко внизу. На скалах древние сосны, согбенные штормами, упрямо цепляются корнями за почву, качаются на ветру. Они отбрасывают подвижные тени, тени стелются по земле среди опавшей хвои, и сквозь них проскользнула тень Йосы.

Йоса подошел вплотную к краю скалы, снял кроссовки, аккуратно поставил их рядом со своей спортивной сумкой. Одну секунду он стоял в тонких белых носках на камне, пальцы ног его изогнулись по-обезьяньи в поисках опоры. Гильберт что-то хотел ему крикнуть, хотел бежать к нему, схватить его за руку и рвануть назад, но голос изменил Гильберту, и по необъяснимой причине он оказался не в состоянии сделать ни одного быстрого движения. Он мог лишь передвигаться вперед по миллиметру, он издалека тянулся к Йосе, очень медленно, движение — и как будто и нет никакого движения, магическое желание, несбыточное, и когда он хоть сколько-нибудь напрягал силу воли, когда он с едва заметным наступательным импульсом пытался ускориться, он тут же замирал и вообще не мог больше двинуться дальше. Издалека он наблюдал, как Йоса прыгнул со скалы. И тогда Гильберт внезапно снова смог побежать, он ринулся вперед, заглянул в бездну, увидал далеко внизу только белопенные волны, равномерно бившиеся о скалы. Еще можно было бы разглядеть что-то на пенных камнях, но тело Йосы уже исчезло.

Гильберт отошел и в растерянности сел под корявыми деревьями, что сплелись ветвями. На утесе свистел ветер, трепал шнурки на кроссовках Йосы, спортивная сумка топорщилась и пузырилась, а потом сложилась внутрь, как будто сдулась.

Японские черные сосны произрастают исключительно в пределах японской островной империи и немного в Корее. Их пробовали сажать на восточном побережье Северной Америки, но ничего не вышло, деревья тут же гибли от болезней и вредителей. А между тем эти сосны — растения приморские, они без проблем переносят соленую воду и сопротивляются морским ветрам. Из их древесины строят сцены в театре но, потому что доски из этих сосен не скрипят, вообще, театр но любит украшать и расписывать свою сцену соснами. Потому что сосны считаются обиталищем божества. Сосновый лес — это то место на земле, куда спускаются боги, и лестницей им служит молния, что пронзает воздух.

Европейская сосна во многом схожа с японской черной. Они обе являются основополагающим условием существования бабочки совки сосновой, шелкопряда-монаха, соснового шелкопряда, одухотворенных мотыльков, а еще сосны — обитель того первозданного покоя, который связывает все сосны на Земле.

Национальный парк Мацусима. Пасмурное небо, шелковистый серый фон, по которому проплывают облака, элегантные и утонченные, как рисуют на японских ширмах, облака округлой формы и мерцающие квадраты с позолотой, очерченные одним намеком, сильно стилизованные, функция которых заключается в том, чтобы части ландшафта исчезали. Давно прошедшее небо с почтовой открытки, пожелтевшей, выцветшей, с запахом нафталина и строками, выведенными старомодным почерком.

Нечто пожелтевшее висело теперь над Мацусимой, нечто неправдоподобное, как будто вселенская тяга к дальним странствиям собралась здесь, не найдя себе иного направления. Вот он и добрался. Неужели правда? Но облака, на одно мгновение как будто застывшие, устремились дальше, ветер дул холодный и соленый, с вокзала видно море.

Другие пассажиры вышли из поезда с деловитостью местных жителей, им не было дела до вида на море. Гильберт один приехал ради Сосновых островов.

Прошлой ночью он долго не мог уснуть, все смотрел в беспокойное небо. Он чувствовал, как набухают облака, они множились, разрастались, гонимые властным ветром. Они меняли форму, рвались в клочья, слипались в новые фигуры, из триумфально-черного стали бледно-серыми и потом слились в одну бесконечную слоистую серую поверхность, которая давила на него, и он пытался убежать от этой давящей массы туда, где облака формируются, — на море.

Он прошел через турникеты и предъявил служащему свой билет. Потом ссутулился и прошмыгнул через привокзальную площадь. Он здесь. Его путешествие к Мацусиме окончено, теперь он скользил, он крался, он двигался как улитка, тянулся вместе с облаками, теперь он сам себе напоминал только что испеченный сверкающий пудинг, который медленно остывает, мелко трясется, не может удержаться на косой поверхности и с каждым амебоподобным движением теряет форму.

Он стоял на продуваемой ветрами привокзальной площади Мацусимы и чувствовал себя измотанным. Серые кучевые облака тянулись над бухтой, пыльными кустами и мрачным переходом под железнодорожными путями, срастались в комья над крышами магазинчиков, как гигантский мозг. Он не хотел подчиняться гонящей его силе, и все-таки поддался, и она гнала его вперед, как ветер гонит облака. Он казался со стороны целеустремленным и честолюбивым, трудолюбивым, даже прилежным; облака, как кажется, тоже усердно стремятся в определенном направлении, как будто у них есть цель, и они движутся к ней сами. С некоторых пор он перестал доверять этой силе, которая подобна скрытому мотору или импульсу, но его она все больше стала тяготить. И он иногда себя спрашивал: не будь этой силы, не стали бы мы подобны луне, недвижной, статичной, непоколебимой в своем покое, когда на ней сосредотачиваются все явления ночи?

Сайгё следовал за лунным светом. Луна вела его через волшебный ландшафт в отдаленные места, он следовал за прекрасным, зачарованный, и все дальше уходил на север.

Гильберт точно знал, куда ему надо. Он развернул план города с отмеченной на нем гостиницей, где был забронирован номер, и зашагал от железнодорожных путей через подземный переход, потом свернул на улицу, и она, поднимаясь все круче вверх, привела его к гостинице.