Он поднялся и вывел Найла в зал. Там было совершенно пусто.

Поднявшись по короткой лестнице, они остановились перед дверью из золотистого металла. Доггинз открыл и кивнул Найлу: мол, тоже проходи. В открывшемся глазам помещении царил полумрак.

Секунда, и вдруг раздался оглушительный треск, сопровождаемый просверком слепящего света. Отшатнувшись назад, Найл врезался в Доггинза. Тот крепко ухватил юношу за локоть.

– Тихо, все в порядке. Просто стой тихо и все.

Все еще не успокоившись до конца, Найл с мрачной зачарованностью наблюдал.

Стена напротив превратилась в широкую ленту голубого неба с тонкими полосками белых облаков. По пространству этой ленты с оглушительным, ноющим звуком метались машины (Найл узнал, самолеты).

Внезапно картина сменилась. Он смотрел как бы из самолета, наблюдая, как в сторону земли уносятся яйцеобразные предметы. Они падали и падали, пока не уменьшились до точек и не исчезли.

Затем с находящейся далеко внизу земли пошли взрастать белые султанчики дыма – один за другим, в ряд.

Звуки разрывов на этот раз были далекие, приглушенные.

Когда глаза привыкли к темноте, Найл разглядел, что находится в другом зале, тоже не маленьком.

В зале, застыв, стояли зрители – жуки-бомбардиры; чувствовалось, что картина эта – не какое-нибудь чародейство. Конус колеблющегося света наверху указывал, что это просто движущееся изображение, которое проецируется на экран.

Доггинз взял Найла за локоть, завел в полумрак и указал на стул. Найл сел на ощупь, не отрывая от экрана глаз. Там разворачивалась бомбардировка большого города. От такой разрушительной мощи захватывало дух.

Видно было, как высоченные здания сначала содрогаются, затем медленно начинают осыпаться на землю, взметая тучи пыли. Рыжеватыми змеистыми сполохами прорывался огонь, сливаясь затем с тяжелым водоворотом черного дыма.

До смешного крохотные фигурки пожарников направляли в пламя тугие спицы водяных струй.

Вот обрушилось соседнее здание и погребло их под собой.

Доггинз шептал на ухо:

– Это просто старый фильм, здесь все ненастоящее. Настоящее пойдет дальше.

– Ужас! – выговорил Найл.

– Не вздумай говорить это при них. Они считают, что это чудесно.

На секунду экран погас. Но вот раздались бравурные звуки маршевой музыки, и чей-то глубокий голос за экраном солидно произнес:

«Разрушить!»

Со стороны зрителей раздался одобрительное сипение; судя по всему, демонстрировался коронный номер.

На экране появилось громадное, напоминающее башню здание, снятое снизу так, что стены вздымались вверх величаво, как утес.

Затем (и как оператор ухитрился?) камера медленно поползла вверх, поднимаясь на крышу здания; ушедшее на это время лишний раз как бы подчеркивало огромную высоту стен. В конце концов, камера зависла над самым зданием, открывая вид сверху; отодвинулась на безопасное расстояние.

Найл затаил дыхание. Вот на углу здания взвихрился чубчик дыма, за ним другой. Когда выявился третий, здание начало осыпаться, стены медленно трескались, корежились, от основания здания вверх взрастала туча пыли.

Само здание начало грузно оседать внутрь себя, обнажив каменную кладку, затем рассыпалось в прах.

Ничего не скажешь, было во всем этом что-то величавое.

Весь оставшийся фильм шел о том же: небоскребы, стройплощадки, фабричные трубы, даже соборы – все оседало в то же облако вихрящейся пыли.

И всякий раз, когда что-нибудь с грохотом рушилось, жуки издавали одобрительный сип – терлись щупиками что ли?

На Найла картины действовали сокрушающе. Повернув медальон к груди, он мог усваивать их в полном объеме и воспринимать как явь.

Видения в Белой башне дали ему возможность в какой-то степени уяснить, насколько сильна в человеке тяга к разрушению.

Однако вся эта нескончаемая панорама насилия давала понять, что подлинную ее неохватность он не в силах себе даже и представить.

Показали хронику Первой мировой войны, артобстрелы, следом за ними неистовые атаки; обрубки тел, распяленные на колючей проволоке.

Дальше – Вторая мировая: пикирующие бомбардировщики, до основания разрушающие беззащитные города.

Архивные съемки взрыва первой атомной бомбы над Хиросимой, затем испытание водородной на атолле Бикини.

Даже жуки притихли, забыв выразить восторг, когда поднявшийся гриб показал, что атолла больше нет.

Доггинз пихнул Найла по ребрам:

– Ну что, насмотрелся!?

– Да уж.

Однако Найл так и не отводил от экрана глаз, когда они вдвоем возвращались под голубой свет стен; было что-то гипнотически чарующее в картине насилия.

Очнувшись в пустом зале, Найл словно очнулся от сна.

Когда вышли на дневной свет, он невольно заслонился от солнца.

В сравнении с прохладой здания, улица напоминала горячую ванну.

– И как долго такое длится?

– Чуть ли не до вечера. У нас без малого двести часов материалов.

– Целиком их посмотреть они еще не успели?

– Смотрели десятки раз. Но им никогда не надоедает.

Аккуратные, симметрично расположенные здания в обрамлении зеленых газончиков казались игрушечными. Мирная тишина после немолчного грохота взрывов нависала, словно угроза.

Пройдя наискосок через площадь, они стали приближаться к угловому дому.

Этот дом был заметно крупнее, чем обступающие его другие, а в центре газона игриво струился фонтан.

Стайка из десятка ребятишек болтала ножонками в зеленоватой воде бассейна, у некоторых нос имел явное сходство с Доггинзовским.

Завидев Доггинза, с полдесятка детишек побежали через газон к нему и, обвив ручонками, стали проситься ему на руки.

Из дома вышла миловидная темноволосая девушка.

– Не приставайте, папа занят.

Ребятишки неохотно возвратились к своему бассейну.

К удивлению, девушка схватила Доггинза за обе руки и поочередно поцеловала их. Доггинз, судя по лицу, несколько смутился.

– Это Селима, моя жена, – сказал он. Найл почувствовал нечто похожее на зависть: девушка была едва ли старше Доны.

Он хотел, как заведено, сомкнуться предплечьем, но та неожиданно опустилась на одно колено, взяла его руку и поцеловала в ладонь. Доггинз сдавленно кашлянул.

– Нам бы чего-нибудь поесть.

– Да, Билл.