Тиле быстро надоела эта ситуация, и в середине октября она порвала с Люком, предпочтя ему капитана баскетбольной команды. Люк стоически перенес удар и, чтобы забыться, стал проводить в Центре еще больше времени.

В середине ноября Флинч повысил его, назначив ассистентом. Люку льстило доверие профессора, он наслаждался новым положением.

Тила осталась всего лишь воспоминанием. Троица снова сплотилась, как в былые времена.

Если бы не чрезмерные нагрузки, если бы не проблемы с деньгами, с которыми Хоуп и Джош сталкивались постоянно, если бы не постоянная мигрень, заставлявшая ее сидеть за монитором исключительно в очках (а очки она терпеть не могла и надевала их, только когда у нее начинала раскалываться голова), если бы не отсутствие отца, не отходившего от Амелии, – если бы не все это, жизнь была бы прекрасной, а будущее – просто великолепным.

Опыты в Центре выглядели многообещающе. Благодаря обращению Флинча к директору университетской клиники они получили право дважды в неделю пользоваться томографом – за час до прихода бригады техников.

Это разрешение носило сугубо конфиденциальный характер, о том, что они используют томограф, не полагалось знать больше никому.

В 22.55 по четвергам и воскресеньям троица проникала в клинику через морг, кралась по коридору, упиравшемуся в котельную, входила в грузовой лифт и поднималась на верхний этаж в компании тележек с бельем. Дальше оставалось только войти через служебную дверь в отделение рентгенологии и томографии, в этот час закрытое. Тщательно придерживаясь этой схемы, они на 55 минут получали в свое распоряжение самое совершенное оборудование, а потом им надлежало незаметно ретироваться. За этот час у Люка получалось сравнить изображения, сгенерированные компьютером, с теми, которые передавал томограф, сканировавший мозг Джоша.

Спустя месяц Хоуп заявила решительный протест против того, чтобы Джош, даже во имя науки, дважды в неделю подставлял свой мозг под магнитное поле машины, управлять которой Люк научился совсем недавно. Конечно, предпочтительнее было бы найти другую подопытную морскую свинку, но где ее взять?

В начале зимы Хоуп решила время от времени использовать мощности Центра для иных целей, нежели те, что воодушевляли ее друзей.

Теперь она при любой возможности сбегала от них и, спрятавшись в первом же свободном помещении, погружалась в собственные изыскания.

Как-то вечером, отдыхая в зале для посетителей, она познакомилась с двумя студентками, немкой и японкой, занимавшимися клонированием клеток мозга. Новая троица, спаянная симпатией, завела привычку встречаться всякий раз, когда начинала испытывать потребность в кофеине.

Вечер за вечером Хоуп засыпала своих новых подруг несчетными вопросами и в конце концов усмотрела в их занятиях дополнительную возможность – применить их в своей излюбленной сфере нейродегенеративных заболеваний.

Подогревая их интерес, она высказала мысль, что рано или поздно появится возможность клонировать здоровые клетки и пересаживать их в целях лечения некоторых патологий, ведущих к перерождению мозга. Свои умозаключения она подкрепляла результатами опытов Джоша и Люка. Две студентки мигом сообразили, какую пользу может принести им Хоуп.

Теперь она все чаще убегала от своих партнеров к новым подругам.

Люк и Джош долго ничего не замечали, и Хоуп это было на руку. Зато перемены не ускользнули от внимания Флинча. Сначала они его как будто не беспокоили, но ближе к Рождеству он все же вызвал Хоуп. То, что она нащупала свою подлинную сферу интересов, не значит, сказал он, что для нее действуют какие-то особые правила – во всяком случае, если она намерена и впредь пользоваться возможностями «Лонгвью». Ее присутствие на еженедельных встречах отныне становится из факультативного обязательным: впредь она обязана регулярно отчитываться о своей работе и делиться ее результатами, в противном случае допуск в Центр будет для нее закрыт.

Хоуп попросила немного времени подумать. Флинч велел ей дать ответ до конца года.

Когда она решила обсудить это с Джошем, он слушал вполуха, и она на него рассердилась.

В тот вечер Хоуп замаскировала деревянный ящик, служивший им журнальным столиком, миленькой белой скатеркой, тоже добытой во время экскурсий по барахолкам, и довольно причудливо сервировала стол, обойдясь без тарелок. Она угостила Джоша единственным блюдом, которое могла с грехом пополам приготовить.

Во время этого ужина Джош перебивал ее всякий раз, когда она заговаривала о своих занятиях.

– На этой неделе Люк добился чудесных результатов! – воскликнул он, отказываясь от добавки.

– Чудеснее даже моей стряпни?

– Ты только послушай, Хоуп: мы откартировали почти треть моего мозга и накопили двадцать тераоктетов моей памяти.

– Ты вообще меня слушаешь, Джош?

– Да, очень вкусно, только я не голоден.

– Ты знаешь, что мы еще не женаты?

– Хочешь, чтобы мы поженились?

– Не думаю, нет… Просто ты уже принимаешь меня за прислугу!

– Что я такого сказал?

– Дело скорее в том, чего я не смогла сказать тебе. Ты говоришь только о себе, о Люке, о ваших проклятых опытах. Ты хоть бы о чем-нибудь меня спросил! Уже месяц такое впечатление, как будто меня нет. Ты заметил, что я уже не провожу с тобой вечера, что работаю в другой лаборатории, что у меня появилась другая жизнь помимо нашей с тобой?

– У тебя неприятности? – спросил Джош, удивленный этой вспышкой.

– Помимо мигреней, сводящих меня с ума, помимо того, что у нас нет даже десятки на подарки к Рождеству… Ты хоть знаешь, что оно уже послезавтра, или тоже забыл? А также помимо того, что ты проводишь все время с Люком и приходишь ночью такой измотанный, что забываешь даже меня обнять…

– Твой отец не приедет к нам на Рождество? – попробовал угадать Джош.

– Позавчера он улетел с Амелией в Гонолулу. Я уже тебе говорила, но ты, как всегда, не услышал.

Джош встал, вытянулся, как солдат на плацу, и широко улыбнулся.

– Раз об этом зашла речь, ответь, ты еще веришь в Санта-Клауса? Не смотри на меня так, я ничуть не пытаюсь повлиять на твой ответ.

– Иногда ты ведешь себя как дурак, Джош.

– То есть ты в него больше не веришь. Жаль, конечно, но по крайней мере то, что я задумал, не послужит причиной для разочарования, в котором ты потом обвиняла бы меня.

Он подошел к шкафу (железному ящику, в котором с огромным трудом были устроены полки – однажды Джош потратил на это всю вторую половину субботы), сунул руку под стопку одежды и вынул оттуда перевязанную лентой коробочку.

– С Рождеством! – гордо провозгласил он, вручая коробочку Хоуп.

Она, сохраняя на лице невозмутимость, развязала узел, сняла крышку – и узрела очки. Она хорошо помнила, что однажды видела именно эту пару в витрине антикварной лавки у доков, где по воскресеньям торговали старьем. Она застыла, восхищенная невесомостью черепаховой оправы.