– Потрепала тебя мелюзга, ничего не скажешь. Как ты могла упустить ее? Мне показалось, что ты держала ее за горло. Мне показалось?

– Держала.

– Да, да! Ты – держала! Так почему не убила? Стареешь, ослабла хватка? Как она вообще могла скинуть тебя со своей спины?

– Я увидела, кто это.

Брови Халкида удивленно взлетели вверх.

– То есть ты ее узнала?

– А ты нет?

Халкид молчал, не отвечая на вопрос. Перед его глазами проносились виденные раньше картины. Вот едва заметная вспышка отблеска света на фоне темной стены, пытающаяся уйти от преследования девушка, смешная в своей неуклюжей попытке, обращенное к нему перепуганное лицо, потом летящее вниз тело с раскинутыми руками.

Мужчина нахмурился: опять появилось ощущение, что раньше где-то он эту девушку видел.

– Ты стареешь, Халкид. Ты ошибся. Тебе не стоило меня вызывать. – Гаррота не сводила с него своего немигающего взгляда. – Я ее покалечила. И ты даже чуть не заставил меня убить ее.

– Даже? Что ты несешь? У птицы-алканост появились свои соображения о гуманности убийства молодых дев?

– Халкид, ты всерьез?

«Да что она пытается сказать? Дурацкий имперский язык – ни одну птицу еще не удалось выучить на нем говорить хоть сколько-нибудь вменяемо! А эта девчонка – где я мог видеть эту бестию раньше? И с какой это стати ее нельзя убивать?»

– Или ты узнал ее? – Птица повернула набок голову, искоса глядя на покачивающиеся полы плаща.

Халкид растирал в задумчивости между пальцами иссохший листок.

– Болит крыло. Ты видишь? – Алканост раскрыла подрагивающее от боли крыло. Она переступила, цепляясь лапами за поросль плюща, поближе к собеседнику. – И ты разыгрываешь игру? Скажи, Халкид? Но откуда мне знать ее правила? Отпусти меня.

– Не своди меня с ума, Гаррота. Объяснись наконец.

Птица затрясла головой и издала звук, интонационно подозрительно смахивающий на хлесткое ругательство. На удматорском же она изрекла невероятно длинную для себя тираду:

– Предполагать, что ты хочешь убить княжескую дочь, я должна? Когда мы здесь, как факт, в положении заложников все? Удматорские войска еще далеко.

– Что?! Ну, конечно… – Тут всплыло, как по волшебству, именно то воспоминание, которое Халкид безуспешно пытался поймать все это время.

Проходящая мимо приоткрытой двери в библиотеку девушка в компании служанки. Расшитая золотом синева ткани, оборачивающей тонкий стан в переливы волн материи. Схваченные инкрустированными гребнями волосы на затылке. Спираль выбившегося из прически золотого локона оканчивалась там, где на шею набегали ряды обрамляющих декольте кружев. Шлейф духов вползает через приоткрытую дверь. Словно стирая запах войны из переговоров и превращая их просто еще в один день пока еще мирной жизни.

Конечно же все мужчины отрываются от расстеленных на столе карт, от бумаг, от дискуссий. Все смотрят на нее. Девушка поворачивает голову, и ее взгляд скользит по сидящим за столом мужчинам, чуть задержавшись на лице сопровождавшего Озерного принца харадского наемника. Князь прикрывает дверь, отсекая это видение.

Тогда Халкид сразу узнал ее – несколько раз в день проходя по галерее, сложно не запомнить лица глядящих с картин людей. Особенно если ты шпион и твоя профессия как раз и заключается в том, чтобы узнавать и читать по лицам. Но как же так вышло, что он не узнал ее, столкнувшись нос к носу этой ночью?

– Все-таки ты не знал, – высказала свою догадку Гаррота, снова потянулась, расправляя поврежденное крыло. – Значит, я не убила правильно? Мне больно. Видишь? Но точно не так больно, как девчонке. Долго будешь здесь висеть?

Потрясенный Халкид все еще пытался понять, почему все произошедшее имело место быть.

«Столько лет дипломатического корпуса. И все насмарку. Вся карьера, все будущее. Эта миссия – столь ответственная, несущая для меня такие перспективы – расползается по швам. Столько лет переговоров с невыносимым, тяжелым на подъем, традиционным до мозга костей Потловом! Наконец вышли на нужный рубеж – и на тебе! Сначала явление принца, который уже как неделю должен быть мертв, потом его же побег, провальная засада, отсутствие трупа, теперь темная история с княжной, прыгающей со стен. Возникает вопрос: такой ли примитивный этот Потлов, если в состоянии создать столько проблем?»

Посчитав разговор оконченным, Гаррота отделилась от стены. Стараясь держаться в тени замка, она бесшумно проскользнула к открытому окну флигеля. Грохот падения уже повлек за собой множество других звуков. Халкид шел по карнизу, зная, что по ту сторону стены проснувшийся замок напряженно ждет новостей.

И не столько известий, сколько очередных объяснений. Да, Халкиду этой ночью никто бы завидовать не стал.

Ольмар Роуи Весейжд Хальмгард-третий, принц Озерного края, младший сын Доноварра IV, а именно шестой отпрыск, тот, кто по закону первородства имел меньше всех в семье прав на престол, в данный момент являлся фактически единственной официальной надеждой своей страны. И, как он не без оснований мог опасаться, единственной не только в этой части континента. А и вообще во вселенной.

Нынешнее утро завершалось так же безрезультатно, как и все предыдущие с момента его прибытия в Латфор. Принц стремительно пересекал необъятные залы Латфорского дворца, изо всех сил разжигая в себе пламя злости, которое не дало бы слезам отчаяния вырваться на свет.

Тяжелые полы темно-фиолетового плаща, отороченного мехом серебристого соболя, хлопали позади него, будто при внезапно налетевшем сильном порыве ветра. Старинная фибула, полукруг из переплетенных в схватке тел дерущихся грифонов, собравший богатую ткань плаща на плече в мягкие складки, теперь съехала на спину.

Уже столько дней прошло в ожидании у наглухо сомкнутых дверей аудиенц-зала.

Его не впускали.

Раньше владетелю Латфора в голову не могло прийти выказывать подобное неуважение принцу крови из Хальмгардской династии. Пусть даже и самому младшему. Слишком дорогими могли быть последствия – так, что и не расплатишься. И никакой национальный траур не явился бы оправданием. Владетель Латфора был бы прощен лишь в одном случае – если бы умер сам.

Правда, с другой стороны, при иных обстоятельствах ни Ольм, ни кто-либо другой из его многочисленной монаршей семьи не посчитал бы для себя возможным настаивать на аудиенции в то время, когда по всему Латфору приспущены флаги и каждый гражданин считает своим долгом носить траурную ленту на своем плече в знак скорби.