Майор Птицевский скороговоркой добавляет:

— С вертолётами уже договорились, вогоёп, вылетаем в одиннадцать.

Наиболее несведущие из бойцов просят расшифровать незнакомое ругательство. Оказалось, что это вовсе и не крепкое словцо, а сокращение «ВОГОиП» — войсковая объединённая группировка отрядов и подразделений. Совершенно новая на то время аббревиатура.

После показательного выступления отряда по сигналу «Тревога!» замы, изобразив восхищение: «Орлы! Беркуты!» — исчезли. В отряде, как в потревоженном пчелином улье, началось гудение на все лады. Для многих этот блокпост уже как дом родной — не первая командировка здесь, на этой земле. Все дороги и тропы в степи знают, с населением дружат. Контакты налажены. Осведомители, худо-бедно, есть. Хоть и работающие и на ваших и на наших. Охота — зайцы-фазаны. Озера — утки-караси. Увольнения — пожалуйста, до Кизляра, на любом автобусе или попутке, на халяву. Местные водители почтут за честь услужить якутянам. Все предельно понятно, просто и предсказуемо. Да и переезды, как показывает практика, равносильны пожару.

К Геркону подходит молоденький снайпер Сережа Васюков:

— Герасимыч, если меня подобьют, — вытащишь?

— Дык ить, Сереженька, конюшня! — погладил по светлой голове Геркон Сереженьку.

— А чего это нас то?

— Забижают? Дык, а чего непонятного то? С целого блокпоста дохода нету, вот своих и ставят.

Рано утром подъехала дагестанская смена. Пока якуты снимались с блокпоста — выносили ящики со своим скарбом, боеприпасами и т. д. и т. п. (см. пролог), дагестанцы наводили свой порядок: тормозят машины на дороге, перекрывают шлагбаум, требуют с водителей:

— Дэнги давай!

Ошарашенные водители, тоскливо глядя на суетящихся якутов:

— Какие дэнги? Здэс нэ брали никогда!

— Нэ знаю, дэнги давай!

— Вай! Да что мнэ тэпэр, обратно ехать?

— Нэ знаю, дэнги давай!

Очереди машин скопилось с обеих сторон шлагбаума, как глубокой осенью на паромной переправе через великую Лену:

— Дэнги давай!

Якутяне решили на прощание сфотографироваться с союзниками. Встали большой смешанной группой у шлагбаума. Изобразили дружную семью народов России, что, впрочем, совсем недалеко от истины. По крайней мере, по именам друг друга знают. В толпу, вовлеченный вихрем желающих попасть в анналы истории, по инерции был втянут один из водителей КАМАЗа. Бедняга смотрит умоляюще на земляка милиционера:

— Может прапустищь?

Отрядный фотограф, закончив подправлять тела композиции, командует:

— Внимание, снимаю!

Все застыли с улыбками на лицах, камазист тоже. Щелк! Вспышка! Все расслабились, задвигались.

Союзник, смяв улыбку, даже не смотря на водителя:

— Дэнги давай! — Опять наклеив улыбочку, — Сирожа, фотку пришлёшь?

— Обязательно, Мамед!

Отряд перебросили на двух боевых вертолетах в какую то дыру в предгорьях Северной Осетии, оттуда, после выгрузки — погрузки (см. пролог), на армейских машинах выше в горы. И вот тут-то Геркон и увидел в первый раз величественные, заснеженные скалы, покрытые местами соснами:

— Братцы, да вот именно это мне и снилось!

Правда, ни в какое сравнение с якутскими «декоративными» горами это не шло. В ингушской местности Чми рядом с границей с Северной Осетией опять разгрузка-погрузка на вертолет. И на малой высоте, буквально чуть не задевая верхушки сосен, по ущельям, разрезая винтами облака, прибыли в войска. В Таргим.

Выйдя из вертушек, якуты застыли в изумлении. В первый раз в жизни увидели настоящие горы. Мимо проплывали облака. В ущелье заходила грозовая черная туча. Снег падает не сверху, а образуется здесь, рядом. Красота.

Откуда-то материализовались два аккуратно заштопанных и застиранных войсковых офицера. С удивлением рассматривают колоритное войско. Бородатые прибывшие одеты вразнобой — кто в донельзя вылинявшей милицейской полевой, а кто в драной общевойсковой камуфляжной форме. Причём один из них в чёрной мохнатой папахе.

— Здоров, орлы! Откуда?

— Оттуда-то и оттуда. А где оркестр?

— Ну, вы попали. Здесь жопа полная. Ну ладно, мы пошли, пока не началось.

— Мужуки, а чё должно начаться то?

— Да х… его знает. — Военные растворились.

Это было первое в истории чеченской кампании вливание простого сводного отряда милиции в войсковую группировку.

Подъехали две «шишиги». Началась выгрузка из вертолета, погрузка на машины (см. пролог), во время которой у замученных бойцов уже не было сил крыть неприличными словами руководство мобильника. Окончательно выгрузились где-то в центре группировки. Началась привычная хозяйственно-бытовая суета: палатка-печка-нары, нужные знакомства, электричество-радиостанция. Командир Птицевский, естественно, знакомится с командиром группировки — некто «полковник-дурик». Впоследствии оказалось, что это вовсе не прозвище, а фамилия такая у человека — Дурик, Евграфий Аристархович, в звании — гвардии полковник. Вполне нормальный человек. Боевой офицер и просто хороший мужик. Между собой все его звали либо батя, либо Аристархыч.

Птицевский с ходу договаривается с начпродом группировки о совместном принятии пищи. Старшина Сергеич отдаёт отрядные запасы продуктов в войсковую столовую и вроде бы солдаты должны всем готовить. Но ничего отрядного, кроме слипшихся, недоваренных на огромной высоте над уровнем моря, макарон, никто не видит. Зато все, давясь слюной, наблюдают, как войсковые офицеры аппетитно откушивают до боли знакомые консэрвы.

Через неделю терпению оголодавшей молодежи приходит конец и группа из пяти молодчиков, обмотав кулаки для более глубокого психологического воздействия белоснежными бинтами, пошла искать несчастного хозяйственника. Начпрода кто-то предупреждает, что на него объявлена охота, и он огородами бежит спасаться и жаловаться на беспредел со стороны представителей органов правопорядка к полковнику Дурику.

Аристархыч вникает в суть проблемы и со словами: «Сам дурак!» натурально выпинывает многострадального начпрода из своего вагончика на произвол судьбы. Тыловику крайне повезло, что произвола судьбы рядом не оказалось.

Начпрода с того момента никто из отряда не видел. Хотя сам по себе он, как таковой, где-то в группировке существовал, но, как и любой гражданин России, старательно избегал встречи с милиционерами. Ведь правду говорят, что если нашего человека, ничего не объясняя, посадить в тюрьму на десять лет, где-то в глубине души он все равно будет знать — за что.

С исчезновением из пределов видимости начпрода вопрос по питанию тоже исчез. Стали, как говорится, харчеваться как положено. При выездах на задания получали крутые войсковые сухпаи — «лягушки» и даже с избытком.