– Думать за тебя должны другие – твои наставники, твой командир, гроссмейстер Ордена, – оборвал рыцарь. – Во всяком случае, пока ты не стал полноправным драконоборцем.

– А я им стану?

Золотисто-янтарные глаза взглянули на наставника в упор. Было в них что-то… что-то такое, отчего драконоборец почувствовал настоятельное желание схватиться за оружие, и желательно боевое. В этих глазах был вызов и то самое «что-то»…

– У тебя уже есть два взыскания, – проворчал он. – Получишь третье – вылетишь из Ордена.

Готик, стоявший в кругу, даже вздрогнул – такое лицо при этом стало у Яуниста.

– А вы что застыли? Продолжаем! – подхлестнул всех окрик наставника.

Вечером, между молебном и отбоем, у учеников, как правило, было немного свободного времени. В начале учебы уставшие за день юноши сразу ложились спать, и казарма затихала задолго до отбоя. Прошло время, ученики привыкли, приноровились к нагрузкам, которые больше не казались чрезмерными, и с каждым днем отходили ко сну все позже и позже. Одни болтали между собой, другие пытались привести в порядок одежду и обувь, третьи копались в своих вещах. Авидар, которого столь пустячная рана не освободила от занятий и общественных дел – по словам наставников, это было отличным наказанием за его самодеятельность, – присев на свою постель, осторожно стащил куртку и закатал рукав рубашки, рассматривая повязку.

– Что, малыш, бо-бо? – насмешливо протянул Яунист.

– Есть немного, – признал горец, сжимая левой рукой локоть правой.

– Ах, бедный ребеночек! Иди к дяде – тот подует на ранку, и все пройдет! – продолжал сюсюкать молодой рыцарь. – И какой же бяка осмелился обидеть нашего маленького мальчика? Кто такой нехороший? Кого мы сейчас отшлепаем и в угол поставим?

– Да ладно тебе, – сказал Готик. – Что ты к нему прицепился?

– А тебе-то что за дело? – встрепенулся Яунист.

– Не обращай внимания. – Авидар крепче стиснул локоть. – Ему скучно, вот он и пытается развлекаться, как умеет!.

– В самом деле, – Пасак был настроен миролюбиво, – тут такая тягомотина! Каждый день нас гоняют до седьмого пота, словно вот-вот начнется новый Год Дракона! А всем известно, что он наступает только раз в двенадцать лет…

– Говори за себя, – покачал головой молодой рыцарь. – Сегодня кое-кто полдня отдыхал, пока мы там ржавыми железками размахивали.

– А тебе так понравились эти насмешки над мечами? – подал голос со своей койки Юрат.

– Я соскучился по настоящему оружию! – воскликнул его собеседник. – Ты должен это понимать!

– Понимаю и считаю унизительным для таких опытных воинов, как мы, даже браться за эти обрубки. Они более подходящи вон для этих. – Юрат кивком указал на Авидара и Садуго. Веснушчатый паренек покраснел так, что из глаз брызнули слезы. А вот горец и ухом не повел, продолжая нянчить свой локоть.

Видя, что насмешки молодых рыцарей его не задевают, Готик сам понемногу успокоился.

Постепенно казарма затихала. Разговоры увядали, юноши засыпали один за другим. Готик уже задремал, когда над ухом раздался тихий шепот:

– Эй!

Юноша распахнул глаза. В темноте над ним склонялось лицо Авидара – сегодня он был ночным дежурным по казарме и должен был не спать до рассвета.

– Чего тебе?

– Пошли!

Вылезать из теплой, только-только нагретой постели не хотелось, но и послать полуночника подальше сил и желания тоже не было. Готик накинул куртку на плечи и последовал за горцем.

Холодный ночной воздух вмиг выдул из-под одежды и из головы остатки сна. Хорошо еще, ветра не было! Да и отошли они недалеко, шагов на пять – семь от дверей казармы.

Обогнавший приятеля Авидар встретил его с двумя палками в руках.

– Понимаешь, в нашем племени на самом деле не знают и не умеют сражаться на мечах! – промолвил он. – А мне очень надо… Ты меня научишь?

– Я? – изумился юноша. – Но я сам еще учусь. Я даже не рыцарь, я всего лишь оруженосец.

– Рыцари меня учить и не станут, – усмехнулся горец. – А ты хотя бы покажи мне то, что знаешь сам.

– Хорошо. – Готик взял одну из палок. – Только недолго, а то мне спать охота. И это… тебе твоя рука не помешает сражаться?

– Нет, – улыбнулся Авидар. – Она больше не болит. У брата-лекаря чудесные мази.

– Тогда я покажу тебе правильную стойку. Смотри!

Сэр Лаймож еще раз пробежал глазами принесенный братом-алхимиком отреставрированный пергамент. Конечно, некоторые слова все-таки оказались утеряны – даже искусство алхимиков оказалось бессильно перед поступью времени, у некоторых отсутствовали окончания, но большая часть была восстановлена.

Безумный Лорд писал странно – отнюдь не стихами, а прозой, но столь вычурно строил фразы, словно нарочно хотел запутать своих последователей:

«Егда же на утренней заре восхощает сей гад, крильцами рукоплещущий своими перепончатыми на подлете, трепеща и заигрывая, о камни поскрести брюхо, то, что мелкой чешуей покрыто, а чешуя сия вся сотам подобна пчелиным восковым, но не цветом лишь или, паче тем, сладостным содержимым своим, так столь же плотно надето и надежно забронировано оно еси, так что негоже никоим образом ему брюхо сие о камни скрежещи…» – и так далее, и тому подобное. Пять листов пергамента были исписаны вдоль и поперек мелким кривым почерком, который сам уже был загадкой. Чтобы продраться сквозь нагромождение и переплетение слов, распутать фразы, понять, где конец, а где начало, требовалось много времени – или особая, близкая к помешательству, гениальность. У Целока в избытке наверняка было второго. А вот у прославленного драконоборца – первого. Уже третий час, не разгибаясь, сидел он над письмами, время от времени делая кое-какие выписки на отдельные листы и прихлебывая давно остывший сбор лекарственных трав. И чем больше записей появлялось на этих листах, тем мрачнее становился магистр. Придворный поэт, если судить по его стихам – а в них сэр Лаймож тоже сунул нос, – каким-то образом сумел углядеть зерно истины. Он стал обладателем знания, на которое не имел права. Если только Целок догадается, что именно он узнал! Если он поведает о своих догадках королю…

Отвернувшись к темному окну, ибо давно уже наступила ночь, магистр задумался. По словам его высочества, королю было доложено о результатах расшифровки, но Нерит Айнский был не в лучшем расположении духа и не стал вникать в суть. За минувшие месяцы он ни разу не вернулся к этому разговору, тем более что королева забеременела, и у короля нашлось более важное и нужное для страны дело. Сейчас он может думать только о наследнике престола, но когда ребенок родится, счастливый отец непременно захочет обеспечить сыну спокойное будущее. И вспомнит о стихах Целока и о нем самом…

«Но будет поздно!»

Произнеся эти слова мысленно, сэр Лаймож понял, что решение принято. Значит, придворный поэт, который узнал слишком много, должен забыть эти знания или исчезнуть вместе с ними, желательно там, где его никто никогда не достанет.