Мысленно проделываю экскурс в историю отечественной педагогики. В 1928 году после ухода Макаренко колония в Куряже стала разваливаться. А в своих произведениях Антон Семенович утверждал, что открыл систему методов воспитания, которые применимы не только в колониях сирот и малолетних преступников. Так что же важнее в воспитании: «система» или личность? Споры по этому поводу не утихают и сегодня...

Сам Антон Семенович на подобные вопросы отвечал так: «Колония Горького должна была развалиться не потому, что я ушел, а потому, что в ней заведены были новые порядки. Вы же прекрасно понимаете, что выметали не только меня, а решительно все, что было в колонии сделано: организацию, традиции, людей, выметали «макаренковщину».

К счастью, я не заметил, чтобы с таким же усердием выметали из Мелитопольской ВТК «минеевщину», и все же отдельные попытки уже были. Внушает оптимизм лишь верность благоразумным принципам Минеевой ее преемника – начальника колонии Дины Владимировны Васильченко.

3

Шумарина забунтовала. На дворе тридцатиградусный мороз, а она вышла на построение в тапочках. Дежурившая капитан Антонина Александровна Казакова вызвала Шумарину из строя, сделала ей замечание, на что Неля неожиданно бурно отреагировала...

– А где я возьму, если у меня один сапог украли?

– Пойди в корпус и обуйся, – настаивала Антонина Александровна.

– Господи, – оборачиваясь, чтобы идти в корпус, застонала Шумарина, – и откуда только таких начальников набрали? Не люди, а звери!

Еще не прозвенел звонок, а Неля уже стояла в строю по форме. Но Казакова все же записала ее в рапорт – за грубость. И вот теперь на воспитательном часе Шумарина оправдывается:

– Она ни за что записала меня в рапорт. Антонине Александровне показалось, что я назвала ее зверем. Но я ведь не называла, я просто так сказала.

– Неля, ты все-таки обидела человека, который, между прочим, беспокоился о твоем здоровье. Можно ли полчаса выстоять в тапочках на морозе?

Я не знал причины, почему Шумарина вышла в тапочках. Скорее всего команда на построение застала ее внизу, и лень было подниматься наверх, чтобы переобуться. Шумарина, не называя причину, многословно продолжала оправдываться, только я с ней уже не спорил, понимал – не передо мной оправдывается, перед отделением, за то, что записаны на «шестое» штрафные очки. Принцип в колонии такой: чем больше штрафных очков, тем ниже место, которое займет по итогам соревнования отделение. Окажется, скажем, наше «шестое» на последнем месте – это значит: развод на работу или учебу – последними, чтобы дурь успевала выветриться на пронизывающем ветру; в баню – последними, когда о том паре, что ломит кости, остается только помечтать; отовариваться – последними, когда в ассортименте лишь сухари и консервы «Завтрак туриста». Словом, стимул довольно существенный для того, чтобы стремиться не зарабатывать штрафные очки, не быть записанными в рапорт.

После воспитательного часа Шумарина и Дорошенко остались убирать класс. Неля подметала, Оксана вслед за ней протирала шваброй. Я посмотрел на часы, потом глянул за окно, словом, на полминуты отвлекся, а между Шумариной и Дорошенко уже вспыхнула драка. Молчаливая, жестокая, бескровная. Мой окрик будто и не слышали. И лишь когда я вывернул Шумариной руку за спину, а Дорошенко, удостоив тяжелым взглядом, настойчиво попросил уйти в жилую зону, обе затихли, начали оправдываться. Оксана даже улыбнулась.

– Да мы пошутили. Вы думали мы всерьез, что ли?

– Выполняй, Оксана, что приказано. Кру-гом!

Строго, жестко, но иногда надо и так.

Дорошенко ушла. Я попробовал заговорить с Шумариной:

– Что с тобой происходит? Какие трудности? Неля, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь...

– Не надо! – Губы девушки сложились в ироническую улыбку. – Ничего не надо. На «взросляк» хочу!

Больше не удалось вытянуть из нее ни слова.

В обед, когда позвонила возвратившаяся из командировки Заря, пересказал ей вкратце о новостях в отделении, не забыл вспомнить и Шумарину.

– Устала с дороги, заеду домой, отдохну, – доносился негромкий голос Надежды Викторовны с того конца провода. – Но вечером приду, вы меня дождитесь, говорить будем с этой красавицей Шумариной.

Я тогда не знал еще, что это будет за разговор, и тем более не мог предвидеть его неожиданный финал.

Заря, едва появившись в жилом корпусе, попросила дневальную позвать Шумарину в воспитательскую. Я устроился в уголке комнаты и приготовился наблюдать. Она зашла несколько растерянная.

– Вызывали, Надежда Викторовна?

– Присаживайся, поговорим.

Воспитатель веером разложила перед Шумариной письма.

– Это от воспитанниц, которые уехали на «взрослую». Ты думаешь там мед, что так рвешься?

Шумарина встрепенулась стрельнула глазами в мою сторону:

– А кто сказал, что рвусь?

– Ну как же, первая скрипка в «отрицаловке», в активе не хочешь, боишься «мусоршей» прослыть... – Надежда Викторовна четко выговаривала каждое слово, и я видел, как больно воспринимает это Шумарина. – Да, напускаешь, напускаешь на себя браваду, любишь маской цинизма попугать... Ладно, времени много нет, вот почитай-ка лучше, подумай... И я, чтобы не мешать, почитаю.

Заря взяла со стола последний номер «Огонька», развернула его. На столе остался фотоснимок двухлетнего симпатичного мальчика в клетчатом костюмчике. Неля сначала лишь скользнула взглядом по снимку, а потом подняла глаза, взяла снимок в руки.

– Какой симпатичный мальчик! Чей это?

Воспитатель, не отрываясь от «чтения», спокойно ответила:

– Твой...

– Мой Димочка?! – вскрикнула Шумарина. – Мой?!

Надежда Викторовна положила журнал на стол.

– Пока что – твой...

– Как это – пока что?

– Мальчика хотят усыновить.

Воспитанница опустила голову на кулаки. Когда подняла, мы увидели глаза, полные слез.

– Если твоего Димочку усыновят, ты никогда его больше не увидишь.

Теперь Шумарина уже не сдерживалась и не стеснялась своих слез.

– Но ведь так не бывает... Они не имеют права... Это мой сын...

– Право имеют. Ты же письменно отказалась от материнства. Или забыла?

– Что же мне делать теперь? – шептала Шумарина пересохшими губами.

– Подумать о том, чтобы скорее возвратиться домой. К сыну.

4