Лицо Коновалова побледнело даже под загаром. Он подбежал ко мне, замахнулся…

От удара меня спас телефонный звонок. Он прозвучал как выстрел, рука мужчины застыла буквально в сантиметре от щеки. Хотя, казалось бы, как может «выстрелить» шаляпинское «эй, ухнем»?

«Еще разик, еще раз…» – гремел бас по всему дому. Я всегда выбирала наиболее «голосистые» мобильники, поскольку тихий звонок запросто терялся в огромном доме. А эту мелодию поставила на звонок в минуту депрессии, так как «эй, ухнем еще разик» наиболее точно передавало мое тогдашнее, да и нынешнее настроение. Я выживала и ухала. Как бурлак. Как дровосек. Как маленькая девочка, что, зажмурившись, несется на американских горках вниз.

Коновалов схватил с журнального столика мой вибрирующий телефон, взглянул на дисплей, нахмурился, словно бы что-то вспоминая и, пожалуй, не веря своим глазам, и… побледнел еще больше.

Ошарашенным истуканом с сизыми губами он замер надо мной, тупо разглядывая телефон, а Шаляпин тем временем басисто умолял поднапрячься…

Наконец пение смолкло. Мой враг тяжело опустился в кресло и принялся рыться в памяти мобильника, сосредоточенно хмуря брови.

Потом нашел в нем какую-то строчку и подсунул телефон мне под нос.

– Кто это? – спросил сурово.

Я посмотрела на дисплей. «Сергей Рубпольский» чернело на голубой подсветке.

– Ты же видишь, – пожала плечами.

– Это Рубль Польский? Сережа Рубль Польский?

– Да. – Как будто удивляясь тугодумию гостя, я даже повторила: – Сережа Рубль Польский. Мой друг.

Ответ заставил Коновалова откинуться на спинку кресла, окаменеть и не мигая разглядывать мое лицо, разыскивая в нем лукавство.

В гостиной снова зазвенел звонок. На этот раз домашнего телефона.

Коновалов продолжал меня разглядывать, пока и этот звонок не смолк.

Из двери, ведущей в гараж, показался бритоголовый бандит. Посмотрев на мизансцену «шеф находится в ступоре, дамочка безмолвствует», красноречиво потер руки, так же показательно спросил:

– Ну что? Начнем? – и плотоядно хмыкнул.

– Заткнись, – выбросил Коновалов. Шеф думал.

– Что ты рассказала Рубпольскому? – спросил в итоге довольно тихо и покладисто.

– Пока – ничего, – пожав плечами, честно ответила я. То, что разговор с Рубпольским в принципе не состоялся, легко проверить по телефонной памяти.

– А собираешься?

– Зависит от тебя.

– А кому ты что-то рассказала?

Мы уже перестали разыгрывать спектакль о дурочке из переулочка и умном разозленном дяде, мы говорили без обиняков.

– Если со мной что-то случится, информация уйдет к Рубпольскому.

Анатолий Андреевич быстро заелозил большим пальцем по кнопочкам телефона, разыскал там номер последнего разговора и показал мне дисплей:

– С ней говорила?

На экране обозначилось имя Маргариты Кулеминой. Именно с ней я успела поговорить сегодня утром и условиться о встрече у нее дома. (Эх, такую бы технику да во времена Агаты Кристи, половина расследований Эркюля Пуаро прошла бы куда быстрее!)

– Может быть, и с ней, – безразлично отозвалась я, хотя удары сердца буквально клокотали в горле. – А может быть, с кем-то еще. По домашнему телефону.

– Проверим. Все телефоны проверим, – серьезно пообещал Коновалов.

И я мысленно пожелала болтушке Зое долгих лет здравия и дала мысленную рекомендацию ненадолго – примерно на неделю, до возвращения Рубпольского – исчезнуть из города. С Ритой я разговаривала не больше минуты, а вот разговор с Зойкой занял гораздо больше времени и был четко привязан к моему ночному бдению перед включенным компьютером…

– Что ты задумала, Саша? – с искренней печалью в голосе спросил мой враг.

– Пока ничего. – Я безразлично пожимала плечами, как заведенная. – Признаюсь честно, я в твоей информации ничего не поняла. Английского не знаю и в банковских реквизитах не петрю.

Возможно, этим признанием я подписала себе смертный приговор.

Но тем не менее, совершенно интуитивно, чувствовала – начну врать и изворачиваться, запыта-ют до смерти и никакой Рубпольский с Лазурки не поможет. Договариваться с врагом можно только при обоюдной честности. Уловки неуместны. Почует и пристукнет. А так… авось доверие вызову.

– И что нам делать? – многозначительно раз вел руками Коновалов.

Какое, однако, магическое действие произвела фамилия Рубпольский – зверь обернулся человеком. Убрал клыки и стал мыслить конструктивно.

– Зачем ты убрала часы? Собираешься с помощью шантажа войти в долю?

– Подумывала, – правдиво призналась я.

– Подумывала? – зацепился за прошедшее время Коновалов. – А теперь?

– Теперь хочу только одного: оставьте мальчика и его маму в покое.

– И без претензий? – оживился убийца с бизнесменской хваткой. Как будто вел со мной деловые переговоры, совсем забыв о пролитой крови.

Мне стало до жути противно, но все же я ответила:

– Да, без претензий.

– Тогда отдай часы, – продолжил развивать успех переговорщик. – В знак доброй воли.

Я усмехнулась:

– А это фигушки. Часы – моя страховка.

– Са-а-а-ша, – пропел мое имя Коновалов и погрозил пальцем, словно расшалившемуся ребенку.

Он что, на самом деле продолжает считать меня безмозглой Барби?!

Ведь доказала же – не кукла. А хищница с хорошей головой.

Но Анатолий Андреевич, слишком уж быстро опомнившийся от шока, вызванного фамилией Рубпольский, вновь стал самим собой. Почуяв слабину, он стал самоуверенным дельцом со сдвигом в криминал.

– Саша, – гнусавил гад, – зачем усложнять себе жизнь? Ведь все так хорошо начинало складываться. Часы где-то в доме, ты ездила только до дома Лизы и вряд ли оставила их там. Так что давай договариваться, мы все равно их найдем.

Не уверена, но возможно. Тайник из полой канистры – игрушечный.

Но куда же делся мальчик?!

– Давай-ка так. Ты нам часы, диск и мальчика. Мы тебе… Мы тебе двадцать тысяч долларов. Или даже евро!

– Ты что, дурак? – совершенно серьезно поинтересовалась я и переспросила раздельно: – Двадцать. Тысяч. Даже евро?

– А сколько ты хочешь? – не обращая внимания на «дурака», прищурился Коновалов.

– Пятьсот. И тоже не долларов.

Браток, пристроившийся в углу гостиной, аж крякнул, а Коновалов присвистнул:

– А не подавишься?

– Проглочу как-нибудь.

Саша, Саша, что ты творишь?! Да за такую сумму этот мерзавец родную маму прибьет и похоронит!