«Где она? — болезненно щурился Никита. — Где эта проклятая сероглазая девка? Если она сейчас не явится, я башку себе об стенку разобью!»

Тем июльским утром он проснулся поздно, в сладкой истоме, не открывая глаз, потянулся к соседней подушке, предвкушая, как смущенно будет улыбаться его ночная гостья. Как быстро поцелует его и отвернется, отыскивая платье. Как он сведет ее вниз, усадит за стол, как ни в чем не бывало поздоровается с отцом. И как вытянется морда у старого черта. Что, обошли тебя, вечный победоносный герой? И кто обошел? Щенок, молокосос, мальчишка.

Никита победно ухмыльнулся, провел рукой по пустой подушке и в недоумении открыл глаза.

Али не было. Ни в постели, ни вообще в комнате. Чернела рядом, на откинутом одеяле, изогнутая полоска заколки-невидимки, а Али не было…

Никита потер лоб, поднялся с кровати, поспешно натянув джинсы, вышел в коридор, заглянул в ванную. Никого.

В доме уже проснулись, звенела внизу посуда, пахло свежим кофе. Быстро умывшись, Никита спустился и вышел на веранду. Отец, один, сидел у стола, отхлебывая из чашки. Глаша, тепло чмокнув «дорогого мальчика» в щеку, засуетилась у стола, накрывая завтрак. Никита прошелся по веранде, выглянул в окно, чуть нарочито, чтобы заметил отец. Но Редников-старший молчал, не удостаивая сына и взглядом.

– Ты что-то ищешь, Никитушка? — обернулась к Никите Глаша.

– Не что-то, а кого-то, — подмигнул тот. — Ночевала тут одна… тучка золотая…

И с удовлетворением заметил, как заходили желваки на скулах отца, как поднял тот царственное чело и тяжелым взглядом посмотрел на сына.

– У тебя ведь есть ключи от московской квартиры? — медленно, веско начал он. — Я бы тебя очень просил не приводить своих… мм… женщин сюда, в дом, где живет твоя мать. Это неуважение…

– Мать? При чем же тут мать? — хохотнул Никита. — В дом, где живешь ты, ведь так?

Он ожидал, что отец взовьется, начнет снова его оскорблять. Теперь-то Никита сможет отвечать ему спокойно, с насмешкой, потому что сейчас оба они знают, кто одержал верх. Но Редников лишь сдвинул брови и, тяжело ссутулив плечи, вышел из-за стола.

Радость победы несколько померкла. Никита без аппетита сжевал подсунутую Глашей яичницу, похлебал чая и вышел в сад.

«Все-таки почему же она слиняла, черт возьми?»

Аля не объявилась ни на следующий день, ни через неделю. Однажды Никите удалось подкараулить ее недалеко от института, на Большой Бронной. Александра быстро шла к метро вместе с подругами. Никита, церемонно раскланявшись с девушками, подхватил Алю под руку, увлек за собой, засыпал забавно-нахальными комплиментами. Та же, не принимая обычного шутливого тона их общения, хмурясь и отводя глаза, объявила Никите, что та ночь была ошибкой, что видеться с ним она не может, что просит ее простить и не искать больше. Никита, опешив, начал было требовать объяснений, но Аля, ловко выскользнув, убежала к подружкам и вместе с ними нырнула в подземку.

Никита пытался зацепить ее у общежития, высматривал во дворе института, но девушка не показывалась. Однако Никита заметил кое-что. Однокурсницы Али, завидев его во дворе, начинали многозначительно поглядывать друг на друга, и в конце концов одна обязательно под каким-нибудь предлогом убегала в здание.

«Прячется, — установил Никита. — А френдам велела меня пасти».

Помрачнев, он пнул носком ботинка бордюр и убрался из долбаного институтского сквера к чертям.

«Дура конченая! — решил он. — Еще хвостом будет крутить! Да у меня таких пятнадцать в день… Поеду к Кольке, у того всегда в запасе пара симпатичных чувих».

У Кольки пили. Грохотала на всю узкую продымленную комнату музыка, звенели, сталкиваясь, стаканы, визжали девицы. Никиту встретили восторженными криками. Он сел к столу, опрокинул стопку водки, рассказал свежий анекдот, приобнял за талию хищно оскалившуюся девку — и глухое раздражение, засевшее внутри, стало понемногу отступать, развеиваться в липком дыму.

И он уже сыпал шутками, хохотал, целовался с соседкой, хрипел под гитару модный рок. Но стоило на секунду замолчать, задуматься, прикрыть глаза, и откуда-то всплывало тонкое девичье лицо, заглядывали прямо в душу серые дымчатые глаза, глубокий ласково-насмешливый голос шептал совсем рядом: «Это вы, восходящая звезда в кепке?» И Никита тряс головой, сжимал руками виски, опрокидывал стакан и наливал снова.

Потом, когда не было уже сил пить, он выбрался на кухню, сел за стол, прижался лбом к прохладному боку облезлого металлического чайника. В кухню, пошатываясь, вплыл Колька, хлопнул друга по плечу и, сев рядом, спросил:

– Ты че убитый такой? Водяра не прет сегодня?

Никита поднял на него мутные глаза, вяло качнул головой. Колькино красное одутловатое лицо дергалось и покачивалось.

– Могу предложить кое-что новенькое, — загадочно подмигнул приятель.

Никита воззрился на него, стараясь побороть подступающую тошноту. Колька быстро оглянулся по сторонам, сунул веник между двух круглых ручек кухонных дверей, взобрался на табуретку, сорвал пластиковую решетку с вентиляционной отдушины, пошарил рукой и вытащил на свет что-то, завернутое в полиэтиленовый пакет. Никита рассеянно следил за этими манипуляциями. Колька вернулся к столу и извлек из пакета блеснувшую стеклянным боком ампулу, наполненную прозрачным раствором, и шприц.

– Что это? — сощурился Никита, пытаясь сфокусировать взгляд на руке приятеля.

– Морфин, — заговорщически подмигнул Колька. — Я у матери бланки рецептов спер. Муттер-то у меня врачиха. Ценная вещь, рекомендую!

– А как? — заинтересовался Никита.

– Ща, — выразил готовность Колька. — На первый раз помогу. Закатывай рукав.

Никита послушно дернул вверх рукав рубашки. Колька перетянул его руку выше локтя резиновым жгутом, велел поработать кулаком. Никита несколько раз сжал и разжал пальцы, пока не вздулся на локтевом сгибе голубой бугорок вены. Колька тем временем наполнил шприц раствором и, взяв руку приятеля, прищурив левый глаз, аккуратно всадил иглу. В стеклянную трубку ворвалась струя крови, Колька с силой надавил на поршень, и Никита почувствовал, как что-то вливается в вену.

Из всего тела словно выпустили воздух. Никита обмяк на стуле, откинулся к стене, прикрыл глаза. Его окутало мягкое, теплое облако, освежило мутно-гудящую голову, огладило ноющий затылок. И серые глаза, от которых не было покоя все эти дни, затуманились, словно утонули в этом облаке полной расслабленности и спокойствия.

Прошло три месяца. Три месяца с тех пор, как Колька научил его, как достичь этой чудесной, ничем не поколебимой умиротворенности. Но каждый раз, когда сладкий туман рассеивался, Никита, поддаваясь смутной непроходящей тоске, плелся на поиски Али. Сегодня он караулил ее в подворотне на улице Горького, ждал, когда поравняется с ним колонна демонстрантов от Литературного института. Она обязательно будет среди них, и теперь ей не удастся отвертеться от разговора.