Мы не действуем так, как мечтаем в этих грезах, и в некотором смысле даже не желаем переносить их из воображаемого мира в мир реальный.

Тем не менее наши фантазии многое говорят о наших желаниях.

Впервые Мин рассказала мне о «стене переулка», когда я брал у нее интервью для статьи в журнале. Незадолго до того, как оно было опубликовано, мы разговаривали по телефону, и она предложила немного изменить ситуацию: следовало указать, что к стене женщину прижимал не незнакомец. Это был кто-то, кого она знала.

Я не помнил, чтобы мы обсуждали эту деталь, и спросил, уверена ли она, что это дополнение соответствует ее представлениям. Она заколебалась. Ее беспокоило, что без этого дополнения сцена будет рассматриваться как полноценное насилие и может показаться, что она его поддерживает. Я уверил ее, что четко разъяснил различие между получением удовольствия от выдуманного нападения и ужаса реального. Но Мин мучилась от противоречивых чувств. Она боялась, что вся ее работа сократится до сцены в переулке и люди запомнят лишь это. Казалось, что этот момент в ее сознании сильно преувеличен. По сути, это было единственное, о чем она говорила. Мы раз за разом повторяли, что насильник не был незнакомцем, и тогда я спросил ее: а кто же тогда это был?

Мы обсудили различные варианты: это был партнер, с которым у женщины было свидание, или тот, с кем она недавно познакомилась. Но твердо обозначить какой-то один персонаж не представлялось возможным. Казалось, что более правильно – не только с точки зрения ее взглядов, но и в соответствии с вариациями женских фантазий – не определять этого мужчину. Единственное определяющее его качество – сила его желания.

Мы договорились не вносить изменений в статью, несмотря на ощущавшийся Мин глубокий дискомфорт, поскольку она все еще желала так или иначе смягчить сцену. Когда статья вышла, на Мин обрушился шквал эмоций. Ее почтовый ящик заполнился сотнями электронных писем. Опра Уинфри попросила Мин принять участие в ее шоу. «Я стала сверхпопулярной леди», – рассказывала мне Мин позднее, когда я снова встретился с ней в Лас-Вегасе. «Стена переулка» стала центральной темой в реакциях на ее слова, и часть откликов была просто неистовой. «Была ненависть. Люди говорили, что я являюсь частью механизма, подавляющего женщин, что я подстрекала мужчин к изнасилованию».

Но было много и других откликов. Опра, представляя Мин, высказала свою обеспокоенность «стеной в переулке», однако в начале передачи показала записанное на пленку интервью с обычной женщиной, которая подтвердила привлекательность сценария Мин. Были в ее почте и электронные письма, полные благодарности.

«Было много писем от весьма влиятельных женщин, благодаривших меня за то, что я позволила обсуждать вопросы сексуальности, которые идеология умело обходит стороной, – с облегчением сказала Мин. – Одна женщина из артистической среды Нью-Йорка сказала мне: «Я не могу говорить как вы, не ощущая стыда, как будто мой эротизм сделал меня добровольным и старательным членом патриархальной системы». Однако Мин осталась неудовлетворенной результатами. Что-то грызло ее изнутри – нечто глубоко закопанное, некое скрытое отвращение к изучению секса, стыд за это занятие, страх перед ним. «Даже мы, те, кто занимается подобными исследованиями, впитали сексофобию, внушаемую нашей культурой. Все было прекрасно, когда я находилась в лаборатории со своими студентами. Когда же я попала под лучи софитов, мне стало некомфортно.

Внезапно я спросила себя: зачем я изучала нечто столь несущественное? Почему я не стала изучать, например, депрессию? Почему я не могла изучать самоубийство? Я заставила себя остановиться и напомнить себе: с каких это пор секс не важен?»

Она помолчала. «Я совершенно уверена в собственном феминизме, – сказала она. – Я чувствую твердую почву под ногами. То, что я писала в статье, вышло из тени, стало обычным, комфортным способом говорить о женской сексуальности, способом, благодаря которому все чувствуют себя удобно и не видят причин для беспокойства. Я не думаю, что мои слова были продиктованы женоненавистничеством. Я не считаю, что статья была вредной.

Уверена ли я сейчас, что некоторые моменты возбуждают только вследствие определенных социальных правил, которые лишают женщин власти? Являются ли некоторые фантазии эротизацией обессиливания? Нет, не уверена. Но я действительно вижу мир с феминистской точки зрения, и эта часть меня желает, чтобы женщины смогли в сексе быть теми, кто они есть».

Мин говорила достаточно свободно. Казалось, она почти нащупала твердую почву под ногами, но все же эта опора не казалась ей надежной, как будто в любой момент почва могла уйти у нее из-под ног. Переулок был не тем местом, где можно оставаться надолго.

Неужели фантазии «волнуют только благодаря социальным установлениям»? А что можно сказать о нарциссической тоске, которая спрятана за ними, той, что ведет к директору средней школы, сыну землевладельца, к фантазиям о насилии у автомата для игры в пинбол в фильме «Обвиняемые», – было ли это «эротизацией обессиливания»? Мин представила на всеобщее обозрение вопрос, который всегда был на поверхности: культура или гены?

Вспоминая Дейдру, можно увидеть значительное социальное влияние. Чем еще, кроме как культурным влиянием, можно объяснить значительные отличия между агрессивной сексуальностью Дейдры, ее преследованием партнеров и типично женским стремлением быть желанной, которое ответственно за ее удовольствие от того, что на нее охотятся? Мужчины сделали из девочек и женщин предмет, цель. Девочки и женщины, живущие в управляемом мужчинами мире, впитали мужское мировоззрение как свое собственное и сделали предмет и цель из самих себя. Разве не культура определяла драйв Дейдры и других самок, как частично подавляемых, так и полностью преобразовавших свое поведение?

Девочки и женщины, живущие в управляемом мужчинами мире, впитали мужское мировоззрение как свое собственное и сделали предмет и цель из самих себя.

Тем не менее, когда Мин заглянула внутрь себя, она решила, что она сторонница эссенциализма. В вопросе взаимодействия между природой и воспитанием она склонила чашу весов в сторону врожденных качеств, но сделала это достаточно робко и осмотрительно. Ее эссенциализм был догадкой, интуитивным открытием: в наше время не существовало способа измерить соотношение между врожденным и приобретенным, не было никакого способа определить их процент в нарциссизме, в фантазиях о насилии. (В многочисленных популярных статьях, посвященных вопросам психологии, авторы уверенно заявляют, что есть совершенно определенная связь между врожденным уровнем тестостерона и бесчисленными формами агрессии или пассивности и среди них высокий процент форм, имеющих сексуальную окраску – как у мужчин, так и у женщин. Анализы крови подтверждают, что генетические факторы обеспечивают мальчикам и мужчинам намного больше этого гормона, и это делает их намного более агрессивными. Но, несмотря на эту обольстительно простую логику, есть доказательства, которые также предоставлены Дейдрой. По сравнению с самцами– резус, у самок этих обезьян такой же невысокий уровень тестостерона, как у женщин по сравнению с мужчинами. Тем не менее именно самки-резус руководят сексуальным шоу, подстрекают стаю на войну и определяют политику стаи.)