— Послушайте, нельзя ли побыстрее? Я тороплюсь.

— Тише едешь, дальше будешь. Ишь, раскомандовался. Раз не из органов, я перед тобой стелиться не стану. У меня вообще обед. Через сорок пять минут приходи. Может статься, и найдем твою Щеглову.

Через час совершенно измученный ожиданием и новой порцией издевательств и препираний Гальперин наконец получает медицинскую карточку Алины, где в графе «диагноз» размашистым почерком выведено «полиомиелит».

Свадьба оказалась более чем скромной. По современным меркам, даже недостойной знаменитой скрипачки и потомственного аристократа. Алина готовилась к венчанию на Манхэттене — на пересечении Пятнадцатой и Девяносто седьмой улиц расположен Свято-Николаевский кафедральный собор — главный православный храм на американском континенте, к банкету в «Интерконтинентали» с «Виртуозами Москвы» в фойе, Moлt & Chandon в бокалах, трюфелями на тарелках и к драке между «ОК», «People» и «Hello» за право освещения торжества. Ничего этого не произошло. Случилась десятиминутная роспись в мэрии в присутствии двадцати самых близких, среди которых не было ни одного репортера, пешая прогулка до весьма приличного, но далеко не изысканного ресторана и спокойный ужин с традиционным обменом новостями, ни разу не прерванный пьяными криками: «Горько». Говорили о предстоящих гастролях, о цене на нефть, от которой зависело благосостояние лорда, о новом бродвейском мюзикле, неожиданно ставшем хитом, и о провале модного российского автора, произошедшем не без участия присутствующего за столом литературного критика.

Алина наблюдала за отцом. От меланхолии, овладевшей им в самолете и не проходящей на протяжении тех нескольких дней, что они уже провели в Нью-Йорке, не осталось и следа. Он снова обрел себя: уверенно сыпал цитатами, оспаривал мнения, не совпадающие с его собственным, а значит — единственно правильным, декламировал стихи. Кто-то интересуется, чем вызвана потрясающая камерность мероприятия. А с другого конца стола уже доносятся выразительные строки:

— «Быть знаменитым некрасиво. Не это поднимает ввысь. Не надо заводить архивы, над рукописями трястись…» — Отец останавливает декламацию так же внезапно, как начинает, смущенно добавляет: — Не я, Пастернак, — и, потеряв интерес к теме скромности церемонии (он ведь только что все популярно объяснил), переключается на обсуждение книги еще не известного в России автора. Говорят о каком-то «Алхимике», восхищаются, спорят. Отец просит повторить фамилию автора, пересказать сюжет. Слушает жадно, сокрушается, что не читает по-английски, обещает ждать перевода.

— Да, это успех. Безусловный успех. У нас такую вещь тоже оценят, я вам говорю. Я буду содействовать. Это должно быть переведено, — он будто скинул лет двадцать: плечи распрямились, голова поднялась, глаза ожили.

— Постарел, правда? — Невеста подсаживается к Алине, кивает на отца.

— Да.

— Я думаю, ему надо остаться со мной, пройти обследование, подышать чистым воздухом. Знаешь, у Арчи дом за городом. Там такая красота: лес, олени под окнами ходят. Что скажешь?

— Он задохнется.

— Почему?

— А кого там критиковать? Оленей?

Невеста смеется, поправляет локоны, не уложенные в прическу.

— Я все же поговорю с ним.

— У тебя ничего не выйдет.

— Ладно. Не выйдет с ним, выйдет с тобой.

— То есть?

— Сделай одолжение. Завтра в десять утра за тобой приедет шофер, поезжай с ним и не забудь захватить фотоаппарат. И не надо вопросов.

Не надо так не надо. Просят взять камеру — хотят, чтобы Алина снимала. Она готова это делать всегда, не интересуясь подробностями. Она согласна.

— Чудесно! — Невеста порывисто обнимает ее и переключает внимание на следующего гостя.

К Алине подсаживается молодой человек. Кажется, друг жениха, или брат, или сват. В общем, не имеет значения. Его уже несколько раз представляли Алине, но она все равно не может запомнить правильную последовательность имен, фамилий и титулов. Алине велели обратить на него внимание, а она не любит делать то, что ей говорят. Разговор не клеится. К тому же за два проведенных в Москве года девушка отвыкла от английского, теперь снова приходится подбирать слова.

— Красивая пара, правда? — традиционный вопрос.

— Более чем, — спокойно кивает Алина. За три предсвадебных дня она успела смириться и с титулом жениха, и с его умом, и с привлекательностью. Не могла принять другого: скрипачку посетила любовь, а сердце Алины молчало. Но лорд Вильгельм Арчибальд Третий не имел к этому ни малейшего отношения, поэтому согласиться с наличием у него достоинств не составляло труда.

— А церемония странная.

— Вы находите? — И почему она должна интересоваться суждениями этого человека?

— Ни церкви, ни журналистов.

— Не хотели шумихи. — «А может лучше вовсе не реагировать на реплики?»

— И музыки не хватает.

— Музыки им хватает, — Алина неожиданно улыбается и решает наконец присмотреться к собеседнику. Если следовать известной логике, что мужчине вовсе не обязательно быть писаным красавцем, то этот экземпляр, безусловно, можно считать достойным внимания. Ничего запоминающегося, но и ничего откровенно отталкивающего. В общем, обычный человек, обычная речь, обычные интересы. А обычного Алине не надо. Даже Шурик был особенным. Таким необыкновенным, самовлюбленным негодяем. Хотя, может, не стоит делать скороспелых выводов и все же дать шанс? Только кому: мужчине или себе?

— Вы раньше были в Америке?

— Я американка.

— ????

Уставился на нее. Изумлен. Даже напуган. Как это «американка»? Ему сказали, она из России. Как можно быть американкой и жить в России?

— Американка, — просто повторяет Алина. Ну, не рассказывать же всего остального.

— Вау! Это круто!

Ох уж это вездесущее и всеобъемлющее местное «сool»!

— Значит, вам необязательно возвращаться? Срок визы не ограничен?

Что это? Прощупывание почвы или просто вежливый интерес?

— Необязательно. Но я не собираюсь оставаться, — лучше сразу расставить все точки над «i».

— Вас ждет семья?

«А разве не видно? Семеро по лавкам».

— Работа.

— А чем вы занимаетесь?

— Фотографирую.

— Здорово. Всегда мечтал научиться профессионально снимать.

«Правда или лесть?»

— Знаете, в музее Гуггенхейма сейчас чудесная выставка. Необычные фотографии мировых столиц. Говорят, представлены работы известных мастеров. Я, правда, не знаю имен…

— Брессон, Дуано, Колберг.

— Запомню. Может быть, сходим, посмотрим?