И небо, и океан, казалось, старались перещеголять друг друга синевой… «Созвездие» шел легко и грациозно, слегка наклонясь подветренным бортом, с мягким плеском рассекая волнорезом невысокие волны, нежно-голубые у вершин и таинственно-синие в глубине. За кормой тянулась широкая, сверкающая на солнце серебром полоса вспененной воды, постепенно сходящая на нет…

Эстель Оскора

Он ушел, я осталась, и потекли медленные, жаркие дни, полные пряного травяного запаха, щебета птиц, шума прибоя. Я ждала. Страха не было, ведь я умерла в тот день, когда паруса «Созвездия» исчезли за горизонтом. Не знаю, чувствует ли что-то рыба, идущая по течению реки вверх на нерест, знает ли, что ее дорога имеет только один конец? Вряд ли, ведь рыба она и есть рыба. Безмозглое существо с холодной кровью. Но я стала такой же — бесчувственной и равнодушной. Конец был неизбежен. Я его не торопила, но и не молила каждое утро судьбу подарить мне еще один день. Казнь не может быть отменена, только отсрочена, все мы с рождения приговорены к смерти, и дело лишь в том, как и какими она нас застанет.

Я была готова и потому не боялась. Мой срок придет когда следует, и я отдалась на волю времени, как оторвавшаяся лодка отдается течению реки…

Мне никто не мешал. Эльфы, кроме Рамиэрля, после отплытия Залиэли и Рене перебрались на соседний остров, где, по-видимому, и было их основное поселение. Ушел и Логриэль, он даже не попрощался, и я понимала, что причиной тому был отнюдь не недостаток вежливости. Сын Залиэли боялся проговориться, а лучший способ не сделать это — вообще не разговаривать. Зато маринеры спокойно ждали возвращения адмирала — им и в голову не приходило, что он может не вернуться. Подобная прогулка для Первого Паладина Зеленого Храма Осейны была детской забавой. Здешние широты славятся своим спокойствием, а Рене для эландцев был чем-то вроде земного бога, раз за разом доказывавшего, что он непобедим и чуть ли не бессмертен. Вот люди Ягоба и не ушедшие с адмиралом моряки с «Созвездия» и охотились за черными крокодилами, в изобилии водившимися в заболоченной внутренней части острова. Эти бронированные чудовища, особенно старые самцы, были противниками, достойными самого Великого Дракона, а за их шкуры (на континенте эти твари были много мельче) атэвские вельможи отдадут столько золота, что достанет снарядить несколько новых кораблей. Да и сама охота была наслаждением для скучающих средь тропической роскоши трех сотен мужчин, привыкших жить бок о бок с опасностью.

Крокодилы, впрочем, показали себя достойными противниками — один матрос погиб на месте от удара гигантского хвоста, несколько были ранены, но это только раззадорило охотников. Нас же с Преданным предоставили самим себе, что было мне на руку. Я купалась в лагуне, забиралась на прибрежные скалы и следила за морем, равнодушным, изменчивым и прекрасным. Иногда я слушала Рамиэрля, но он пел редко. Я его понимала — бард, в отличие от эландцев, знал, на что шли Рене и Залиэль…

Я так и не смогла до конца поверить, что эта женщина, в сравнении с которой даже Эанке казалась дурнушкой, приходилась барду бабушкой, уж больно не вязалось это слово с обликом эльфийской красавицы. Впрочем, у Перворожденных, как я поняла, поколениями считаться не принято. Став взрослым, эльф мог спокойно взять в жены ровесницу своей прабабки, если та, разумеется, была свободна. Для бессметных это, видимо, естественно и правильно. Неудивительно, что Рамиэрль и Залиэль сразу же стали друзьями — того, что их связывало, хватило бы на четыре дружбы.

Вынужденное безделье мучило Романа, я же боялась, что он догадается о моих замыслах, и поэтому не слишком надоедала ему своим обществом, да и он меня сторонился. Я понимала, в чем дело, — он не сомневался, что Рене грозит смертельная опасность, но поклялся молчать. Если бы он мог предположить, что я подслушала их разговор… Но эльф не должен был об этом знать, так как мог обо всем догадаться и помешать. Только бы он не вздумал вновь надеть свое кольцо.

Еще в самом начале нашего пребывания на Лунном острове в ответ на мой вопрос, почему он расстался со своим талисманом, Роман ответил, что в нем заключена сила, чуждая этому острову, и поэтому здесь его лучше не носить. Залиэль же проболталась, что кольцо это многократно усиливает силы его надевшего. То есть если в человеке есть магии на арг, то черный перстень превратит этот арг в аур. Конечно, будь я на месте матери Астена, я бы не преминула воспользоваться талисманом в бою, но та, видимо, была слишком разборчива, а может быть, кольцо было ей столь чуждо, что она просто не могла его надеть… Хотя Роман-то носил его спокойно.

Проклятый этих эльфиек разберет, даже самых лучших. Главное, черный перстень был здесь и я могла его стащить. Когда все закончится, Роман меня поймет, должен понять. Я очень надеялась на то, что он поможет Рене обходиться без меня, по крайней мере первое время. В любви своего единственного и неповторимого я не сомневалась, как, впрочем, и в том, что он довольно скоро успокоится. Слишком много было в нем жизни, чтобы долго предаваться горю!

Конечно, он меня не забудет. Я не сомневалась, что в роду Арроев обязательно появится девочка по имени Герика. А может, и две, если Рене в конце концов надумает снова жениться. Я, впрочем, этого уже не узнаю… И хорошо, так как вряд ли смогла бы с умилением взирать с облачка на Рене, обнимающего другую женщину. Хотя, возможно, он и не скоро найдет себе постоянную подругу. Заботы императора, корабли, поиски ответов на вечные вопросы — все это вполне могло заменить ему жену, а наследник у него уже был. Для меня же это ничего не меняло, я оставалась спокойной, очень спокойной…

А еще я была очень рада, что Преданный не оставил меня, когда я в порыве благодарности отдала Уррику браслет. Видимо, Роман ошибался, Преданного и меня связывала не магическая цепь, а любовь. Возможно, все и началось с заклятья, но потом на смену ему пришло нечто иное, куда более прочное. Астен говорил мне, что мой кот уже не зверь, оставалось надеяться, что и он сможет перенести мою гибель. Роман и Рене позаботятся о нем, может быть, он вернется в лес или же его приютит Шандер, к которому Преданный был привязан почти так же сильно, как и ко мне.

А дни шли. Белые душистые цветы стали сначала сиреневатыми, потом темно-лиловыми, почти черными. Серебристые пестики уродливо вытянулись, превратившись в толстые волосатые стручки, из которых эльфы делали снадобье, уводящее в мир грез. Запоздалые цветы на ставших неприятными кустах казались кощунством. Как монахини в «веселом доме».

Золотистые курочки высидели своих бестолковых птенцов, так что ходить приходилось очень внимательно, чтобы не наступить ненароком на зазевавшуюся «жар-птицу». Море лениво плескалось о розоватые и черные скалы, в прозрачной воде лежали огромные раковины, каждая из которых могла бы служить блюдом на дворцовом пиру. Красота этого места утомляла своей слащавой пышностью. А может, все дело было в том, что и цветы, и птицы, и морские твари блаженствовали и им не было никакого дела до того, какую цену мы платили за то, чтобы небо и дальше оставалось синим и высоким, а море теплым и полным жизни. Если церковники правы и рано или поздно к нам явится мессия и ценой своих страданий выкупит вечную жизнь для остальных, как же гадко будут выглядеть эти остальные, жрущие, ссорящиеся, спящие, в то время как за них кто-то пойдет на муки! Но я не верила в то, что мессия придет. И Рене не верил. Потому и пошел сам.