знаешь, что это, когда вы встречаетесь в воздухе, руки и запястья… и все сливается так идеально, словно вы две части целого, и что происходит внутри… Черт, я не про секс! Почему ты даже выслушать меня боишься?

Он чувствовал себя так, словно выворачивается наизнанку.

— Что-то еще. Что-то внутри. Словно у вас одно сердце на двоих, и что-то отдается в вашей общей… душе. Анжело, ты должен понимать, не притворяйся, что все эти годы летал лишь затем, чтобы заработать себе на жизнь. Ты тоже чувствовал, хоть и не можешь себе в этом признаться…

— Послушай, парень, — нетвердо выговорил Анжело. — Я все равно не понимаю, какое отношение это имеет к профсоюзу. Даже если в твоих словах есть доля правды, причем тут…

— Очень даже причем, а ты этого не видишь, и это его убьет! — Томми даже не останавливался перевести дыхание. — Ты не понимаешь, почему он так мучился с этим проклятым тройным, почему так себя заездил! Всю свою жизнь он чувствовал, что, если добьется чего-то по-настоящему значимого, однажды тебе придется признать, как ты им дорожишь! Когда он начал работать над тройным?

Да, верно… примерно в то время, когда ты дал ему понять, что он не достоин нормальной жизни! Просто потому что ему нравятся мужчины, а не женщины, ты заставил его чувствовать себя каким-то прокаженным…

Анжело поднял руку в знак протеста, но Томми не останавливался.

— Он собирается погибнуть сегодня, пытаясь доказать, что стоит твоей… любви, восхищения, уважения…

Анжело поймал его за руку и прикрикнул:

— Господи, притормози хоть на минуту, Том, и послушай. Я уважаю его. Я… — секундная заминка, — мне не все равно, что с ним будет.

«Он не может этого сказать, — подумал Томми. — Он все еще не может сказать или даже подумать».

— Считаешь, я желаю его смерти? Как ты думаешь, почему я сдернул его с этой лестницы? Я не хочу, чтобы он пострадал!

— Но он в это не верит! Потому что… Анжело, ты знаешь, почему он сегодня опоздал?

— Нет, черт возьми, не знаю. И почему?

— Он писал завещание. Для Сюзи. Он хочет сделать это или погибнуть, пытаясь. И если он переживет, то пойдет дальше, будет хвататься за все более сумасшедшие штуки… три с половиной, о котором сказал ему Парриш. Тройное вперед. Глубоко внутри, сам этого не осознавая, он все еще верит, что, если будет достаточно храбр, тебе придется признать, что ты принимаешь его, уважаешь… что ты любишь его. Он не может, как Лисс, забеременеть, чтобы иметь хорошую отговорку. Зато может, как Люсия — разбиться… погибнуть…

Томми остановился. Он понятия не имел, как такое вышло. Он понял, что зашел слишком далеко даже для такого момента истины.

— Возможно, я не настоящий Сантелли. Возможно, меня не воспитывали в ваших великих любящих семейных традициях. Ты сделал это с Мэттом, и даже этого не осознаешь…

Голос подвел его.

Анжело стоял белый как простыня и дрожащий, однако кулаки его были сжаты, будто он готов был наброситься на Томми прямо сейчас. Но к двери своего офиса направлялся Джим Фортунати.

— Анжело? Что за шум? Они уже закончили съемки? Надо готовиться к дневному представлению. Нельзя же переносить…

Застигнутый на самом пике ярости, Анжело отвернулся и на словно бы негнущихся ногах пошел к Фортунати. Томми молча смотрел, как он уходит. Ему было тошно, кожа под незнакомыми белыми трико взмокла от холодного пота.

Что я сделал? Как можно было использовать с Анжело слова вроде «любовь»? Сказал ли я что-то, что заставит его понять? Или все прошло мимо него, мимо его зашоренного разума?

Возвращаясь на манеж, он сообразил, что Джим Фортунати мог все слышать. Горло болело. Я что, кричал?

Марио сидел перед зеркалом в гримерной. Стелла обнимала его, упираясь подбородком ему в плечо, и смотрела с той же нежностью, с какой смотрела на Сюзи.

Поздно.

Томми знал, что были времена, когда Люсия смогла бы достучаться до сына. Но она, слишком поглощенная собственными мучениями, своей борьбой, никогда не располагала ни временем, ни душевными силами для нежеланных детей. Лисс тоже предпочла сдаться. Возможно, если бы Сюзан не была такой сучкой…

Лицо Марио было спокойно каменным спокойствием, и когда Томми приблизился, Стелла украдкой, беспомощно пожала плечами, выпрямилась и вышла. Марио растер сигарету в пепельнице. Встал одним яростным кошачье-гибким движением и взял Томми за плечи.

— Мне все равно, что говорит Анжело! Я сделаю все так, как планировал! Так, как сделал Парриш, так, как оно должно быть!

Ладони его передвинулись ближе к шее Томми — наполовину угрожающе, наполовину ласково.

— И не смей говорить мне, что я не смогу, Везунчик! Не смей!

Томми вывернулся.

— Не стану. Не сейчас. Ты слишком напряжен, Мэтт. Я видел, как ты в таком состоянии проваливал полтора сальто. Сядь и возьми себя в руки. Зачем ты позволяешь Анжело так с собой поступать? Он этого не стоит! Все эти годы. Все эти годы я был с ним. Но ему все еще нужно одобрение Анжело. Его любовь.

Марио вспыхнул, словно невысказанные слова достигли его ушей.

— Пусть катится к черту!

Он обнял Томми.

— Помнишь первый раз, когда ты выступал с нами, Везунчик? Первый раз, когда я сделал тройное в манеже. Анжело тоже не хотел, чтобы я пробовал!

— Разумеется, помню, — Томми повернулся, перехватил запястья Марио и прижал его руки к бокам. — А еще я помню, что Анжело сказал тем вечером, и он был прав.

Он сказал: «Сядь и успокойся, подыши, а не то я запрещу тебе пробовать».

Томми усадил его за стол.

— Кто ты такой, чтобы мной распоряжаться! — вспыхнул Марио.

Томми заглянул ему в глаза.

— Твой ловитор. Вот кто я. Дай взглянуть на