— Опять он, — выдохнул Бен. — И что — на сто лет позже?

— Примерно, — ответил Майк. — А это картинка из 1891 года.

Это была вырезка с первой страницы «Дерри ньюс». Заголовок радостно восклицал: «УРРА! МЕТАЛЛУРГИЧЕСКИЙ РАБОТАЕТ!» И ниже, более мелкими буквами: «Весь город пришел на пикник». Картинка, еще одна гравюра на дереве, запечатлела церемонию разрезания ленточки при открытии Металлургического завода Китчнера; по стилю она напомнила Биллу репродукции издательства «Карриер-энд-Айвс», которыми его мать украсила гостиную, хотя сильно уступала в качестве. Мужчина в сюртуке и цилиндре держал большие раскрытые ножницы над ленточкой, натянутой перед воротами Металлургического завода, толпа, человек пятьсот, наблюдала. Слева клоун — их клоун — ходил колесом для группы детей. Автор гравюры запечатлел его головой вниз, превратив улыбку в крик.

Майк быстро передал альбом Ричи.

За гравюрой на дереве последовала фотография, под которой Уилл Хэнлон написал: «1933: Отмена[272]в Дерри». И хотя никто из них практически ничего не знал ни о законе Вольстида,[273]ни о его отмене, фотография говорила сама за себя. Она запечатлела «Источник Уиллиса» на Адских пол-акра. Зал чуть ли не до потолка заполняли мужчины в белых рубашках с отложными воротниками, в соломенных шляпах, в лесорубских рубашках, в футболках, в деловых костюмах. Все с победоносным видом держали в руках стаканы и бутылки. Окно-витрину украшали две большие надписи: «с возвращением, джон ячменное зерно» и «сегодня пиво бесплатно». Клоун, одетый, как самый крутой денди (белые туфли, гетры, гангстерские брюки) поставил одну ногу на подножку автомобиля «Рэо» и пил шампанское из женской туфельки с высоким каблуком.

— Тысяча девятьсот сорок пятый год, — сказал Майк.

Снова «Дерри ньюс». Заголовок: «ЯПОНИЯ СДАЕТСЯ — ВСЕ ЗАКОНЧЕНО! СЛАВА БОГУ, ВСЕ ЗАКОНЧЕНО!» Парад змеей извивался по Главной улице в направлении холма Подъем-в-милю. И на заднем плане они видели клоуна, в серебристом костюме с оранжевыми пуговицами, застывшего в россыпи точек на крупнозернистом газетном фотоснимке, предполагающего (во всяком случае, для Билла), что ничего не закончено, никто не сдался, никто не победил, все по нулям по-прежнему правило, дуля с маком по-прежнему обычай; и исходить надо бы из того, что все по-прежнему потеряно.

Билл похолодел, во рту пересохло, его охватил испуг.

Внезапно точки на фотоснимке исчезли, и он пришел в движение.

— Так это… — начал Майк.

— С-с-смотрите. — Слово вылетело изо рта Билла, как частично растаявший ледяной кубик. — В-все с-с-смотрите н-на э-это!

Они сгрудились вокруг альбома.

— Господи! — прошептала Беверли, потрясенная увиденным.

— Это ОНО! — Ричи чуть не кричал, от волнения молотя Билла по спине. Он повернулся, посмотрел на бледное напряженное лицо Эдди, на застывшего Стэна Уриса. — Именно это мы видели в комнате Джорджа! Именно это…

— Ш-ш-ш, — оборвал его Бен. — Послушайте. — И, чуть не плача, добавил: — Их слышно… Господи, их слышно оттуда.

И в тишине, которая нарушалась только шелестом листьев под летним ветерком, они все осознали, что действительно слышно. Оркестр играл какой-то военный марш, едва различимый и далекий… то ли из-за расстояния… то ли из-за прошедших лет… то ли причина крылась в чем-то еще. Радостные возгласы толпы напоминали голоса, которые доносятся из радиоприемника, у которого сбита настройка. Слышались и какие-то хлопки, очень слабые, словно кто-то щелкал пальцами.

— Фейерверки, — прошептала Беверли, потерла глаза трясущимися руками. — Это фейерверки, да?

Никто не ответил. Все, глазами в пол-лица, смотрели на движущуюся картинку.

Парад направлялся к ним, но перед тем, как его участники выходили на самый передний план и следующим шагом переступали бы из картинки в мир, отстоящий от них на тринадцать лет… они исчезали, словно скрывались за невесть откуда возникшим поворотом. Сначала солдаты Первой мировой войны, с такими старыми лицами под касками, напоминающими тарелки для супа, вместе с плакатом «ветераны первой мировой дерри приветствуют возвращение домой наших храбрых парней», потом бойскауты, киванианцы,[274]Ассоциация медсестер тыла, христианский оркестр Дерри, ветераны Второй мировой Дерри, наконец, оркестр средней школы. Толпа бурлила. Из окон вторых и третьих этажей офисных и административных зданий летели разматывающиеся цветные бумажные ленты и конфетти. Клоун пританцовывал по тротуару, вставал на руки, ходил колесом, имитировал снайпера, имитировал салют. И Билл впервые обратил внимание, что люди отворачивались от него — но не потому, что видели, не по этой причине; скорее ощущали движение воздуха или какой-то неприятный запах.

Только дети действительно видели его и подавались назад.

Бен протянул руку к картинке, совсем как Билл в комнате Джорджа.

— Не-е-е-ет! — закричал Билл.

— Я думаю, все нормально, Билл, — успокоил его Бен. — Смотри. — И он на мгновение положил руку на защитную пластиковую пленку, лежавшую поверх картинки, а потом убрал. — Но если пленку снять…

Беверли вскрикнула. Клоун прекратил свои кульбиты, как только Бен убрал руку. Поспешил к ним, его нарисованный кровавой краской рот дергался и смеялся. Билл отпрянул, но альбом держал крепко, думая, что клоун исчезнет вместе с парадом, оркестром, бойскаутами и кабриолетом «кадиллак», в котором ехала «Мисс Дерри» 1945 года.

Но клоун не исчез за поворотом, который находился на самом краю фотоснимка. Вместо этого он невероятно быстро вскарабкался на фонарный столб, который возвышался в левом углу. Свесился с него, как обезьяна с ветки, и внезапно его лицо прижалось к защитной пластиковой пленке, которую Уилл Хэнлон натянул поверх всех страниц альбома. Беверли вновь вскрикнула, на сей раз к ней присоединился Эдди, хотя его крик, почти что неслышный, больше напоминал выдох. Пластик выгнулся — потом они все признали, что это видели. Билл заметил, как чуть расплющился красный нос клоуна, точно так же, как расплющивается нос, если прижимаешься к оконному стеклу.

— Я убью вас всех! — Клоун смеялся и кричал. — Попытайтесь только остановить меня, и я убью вас всех! Сведу вас с ума, а потом убью! Вы не сможете остановить меня! Я — Пряничный человечек! Я — Подросток-оборотень!

И на мгновение Оно превратилось в подростка-оборотня, посеребренная луной морда человека-волка смотрела на них поверх воротника серебристого костюма, скаля белые зубы.

— Вы не сможете остановить меня, я прокаженный!

Морду волка сменило лицо прокаженного, страшное, с отслаивающейся кожей, с гниющими язвами, которое смотрело на них глазами живого трупа.