Впрочем, весь смысл нравоучений сводился к двум взаимоисключающим фразам: «Все бабы — стервы» и «Ты их жалей, они хорошие». Клиентуру, как и эскортных девчонок, она умело тусовала по квартиркам и особнячкам, заботилась о репутации «фирмы», а потому имела на хлеб с маслом, причем и девчонок не обижая. Имелся и «Загородный клуб»; но, с одной стороны, в отличие от дома терпимости, запускали туда только по строгим рекомендациям, с другой, чтобы стать его членом, в отличие от Аглицкого клоба, вовсе не обязательно было рождаться сыном лорда или деятеля Политбюро ЦК.

Короче — клиентура текучая, информация максимальная, и есть где упасть: то, что нужно. Причем Нелька умела держать язык за зубами не только по роду профессии: ей нравилось иметь тайны от окружающих. И еще — нравилось поражать подруг. Скажем, в той же школе, помимо любови с Сашкой, крутила она роман с таким крупным человеком из партийных бонз — так никому об этом, молчок.

Известно это стало само собою уже лет через пятнадцать, все знавшие ее тетки были в шоке — не от самого даже былого романа, от того, что она не похвасталась! Но был тут у Нельки свой интерес: подруги стали смотреть на нее с тревожным завистливым уважением, словно спрашивая себя: а с кем тогда она тайно связана теперь? И ошибаются они в своих подозрениях или правы — сказать не мог никто. Все это вместе прибавляло Нелли Валентиновне искреннего уважения от девчонок и авторитета в кругах деловых.

К Нельке Саша Бойко завалился в девятом часу утра: благо под гидрокостюмом находился спортивный, шерстяной, хоть и промокший до нитки. Уняв боль в ноге инъекцией легонького наркотика, весь путь до ее дома в центре Приморска он проделал бегом, завернув оружие и причиндалы в кусок гидрокостюма и приладив за спину; бежал он босой, подвернув штанины до колен, что, впрочем, у редких прохожих особого удивления не вызывало — время дивное, чем только люди не тешатся: кто траву ест, кто в проруби рожает… Ну а босой человек бежит — вообще в порядке вещей, не голый же!

Нелли открыла дверь после третьего звонка. Увидев Сашку, уставшего до черноты под глазами, бледного, мокрого и настороженного притом, держащего нечто тяжелое и опасное на изготовку, но скрытно, под резиновым свертком, сказала только:

— Ну ты, блин, в своем репертуаре. Заходи.

— Одна?

— Как Робинзон. Впору вибратор покупать, да руки не доходят. Иди умойся. Я кофе согрею. — Окинула Сашку взглядом, хмыкнула:

— Рембо, блин. Сгружай железяки, здесь тебя не обидят.

Пока Саша стоял под струей душа, Нелли успела причесаться, подкраситься, сменить домашний халат на «приемный расписной», как она называла. Открыла дверь в ванную, окинула обнаженного мужчину взглядом, бросила чистый халат, полотенце, резюмировала:

— Хорош. Только дурь в голове — прежняя. Закругляйся, остынет все.

Пока Саша уплетал за обе щеки яичницу с ветчиной, запивая свежесваренным кофе, Нелька сидела напротив, оперев щеку на ладонь, и с удовольствием смотрела, как он ест. Бабская идиллия, да и только! Насытившись, Сашка выбрал в пачке сигарету посуше, затянулся сразу, как только пламя коснулось кончика, не отрываясь, спалил ее почти на треть, выдохнул и резюмировал:

— Жизнь — дерьмо.

— Грозен ты, батюшка, сегодня. Кто тебе ляжку-то продырявил?

— Что? Говори громче, у меня с ушами плохо…

— Кто, спрашиваю, шкуру попортил?

— Волки позорные.

— Че-го? Менты?

— Если бы…

— Э-э-эх… Смотрю я на вас, служивых бывших… Уж по кому ударил больнее всего бардак нонешний, так по вам. Чинуши, те при взятках примостились, хозяйственники — тоже у дел. А вы — как собаки брошенные, без хозяина так и остались… А что умеете?

— Защищать.

— То-то. Воевать вы умеете, и важно для вас — за что. А хозяина у вас-то и нету. У братвы — у них легче: и свой пахан, и свой авторитет, и свой закон имеется. А значит — и порядок.

— Волчий их порядок.

— Пусть волчий, а все же лучше, чем никакого. А у вас: какой задрот хлебло пошире разевает, да сумел пролезть, да сумел угодить — тот и княжит. И вы под этим приказчиком оказываетесь, и он вами распоряжается…

— Да брось, Нелька, не служу я давно. На вольных хлебах.

— А оно и того хуже. Кто платит — тот и музыку заказывает. Похоронную.

Что, не так?

— Не береди душу.

— Береди не береди… Неразбериха у вас, мужиков. У баб все проще: этому дала, этому дала, а этому — не дала. И каждая выгадывает, что надо: одной погулять вольно да беззаботно, другой — мужика приручить да заарканить, да в жизни как-то устроиться… А у вашего брата, особливо бывшего служивого, мозги набекрень, навыворот: и прожить как-то надобно, и семьи прокормить, и-за державу обида вас гложет. Вот и мечетесь вы, глаза горят, в грудях — полымя, а вас тем временем — под пули да под ножи… За те говенные доллары. Э-эх.

— Ты чего разошлась-то?

— Считай, что с недосыпу. Водки выпьешь?

— Выпью.

— Ну и я с тобой. «Чего разошлась?» А того, что ни хрена я в нонешней жизни не понимаю: что хорошо, что плохо… Замуж бы вышла, деток нарожала, а как подумаешь… Такое чувство, будто народец бредет где-то под водой, кругом муть непроглядная, куда бредем, зачем… Те, кто у поверхности, мальков хватают за обе щеки, а где поглубже… Кого сгложут, кто — сам другого выхватит на ощупь, да в пасть, и не видать ни черта, а вот бредем, бредем, бредем…

— Жизнь — дерьмо.

Нелли достала из холодильника графин, разлила водку в хрустальные лафитники.

— Э-эх, крепка Советская власть. Была. — Бойко подцепил на вилку кусок ветчины, отправил в рот. Нелли свою порцию выпила наполовину, мелкими глоточками. — И как вы, девки, эту дрянь сквозь зубы цедите — никогда не пойму, — откомментировал Саша.

— То-то и оно. Для вас, мужиков, результат важен: ухнул, и чтоб по шарам накатило, да враз. А для нас — процесс. Вот и в любви тако же. Какие мужики это разумеют, у них все складывается, а которые с маху все почитают — гуляет от них баба. Вот тот мужик и слоняется бобылем. Так-то.

— Нель, поздно меня воспитывать.

— А тебя и двадцать лет назад поздно было. Такой народился. Так во что влез-то, соколик?

— По мне разве не видно?

— Видно-то видно, а не отсиживаться пришел. Побили тебя, а не убили — знать, глаза злые. На кого ножик точишь?

— Знал бы — уже клинок обтирал.

— Вот оно как. Значит, поучаствовал.

— Где?

— Ты что, за дуру меня держишь? — ухмыльнулась Нелька. — В «Альбатрос» как раз сорока на хвосте принесла под утречко.

— Что принесла?

— Три пера и ма-а-аленькую хворостинку. Кончай несознанку лепить и целку из себя строить…