На дне ящичка он обнаружил конверт не больше чековой книжки. Он вскрыл его и перевернул. Оттуда выпали очки. Они принадлежали Бенджамину Стерну, убитому агенту Службы. Габриэль все еще мог различить жирные отпечатки пальцев Бенджамина на грязных стеклах.

Он начал класть очки обратно в конверт, но тут заметил, что в глубине есть еще что-то. Перевернув конверт, он щелкнул по дну. На пол упал некий предмет – кожаный ремешок, на котором висела красная рука из коралла. Тут он услышал шаги Кьяры на лестничной площадке. Он взял талисман и сунул его в карман.

Когда он вошел в переднюю комнату, Кьяра уже сумела открыть дверь и втаскивала в комнату мешки с провизией. Она подняла глаза на Габриэля и улыбнулась, словно удивляясь тому, что он тут. Ее черные волосы были заплетены в толстую косу, и весеннее средиземноморское солнце уже слегка окрасило ее щеки. На взгляд Габриэля, она выглядела как настоящая сабра. Только когда она говорила на иврите, итальянский акцент выдавал, откуда она родом. Габриэль больше не говорил с ней по-итальянски. Итальянский был языком Марио, а Марио умер. Только в постели они говорили друг с другом по-итальянски, и это было уступкой Кьяре, которая считала иврит языком, не подходящим для любви.

Габриэль закрыл дверь и помог Кьяре перенести пластиковые пакеты с продуктами на кухню. Они были разные – одни белые, другие синие, и еще был красный мешок, на котором стояло имя хорошо известного кошерного мясника. Габриэль понял, что Кьяра снова проигнорировала его уговоры не ходить на рынок Макане Иегуда.

– Там все гораздо лучше, особенно продукты, – в свое оправдание сказала она, заметив неодобрение на его лице. – А кроме того, я люблю тамошнюю атмосферу. Там такие страсти.

– Да, – согласился Габриэль. – Видела бы ты, что там творится, когда происходит взрыв бомбы.

– Ты что же, хочешь сказать, что великий Габриэль Аллон боится террористов-смертников?

– Да, боюсь. Нельзя перестать хотеть жить, но есть разумные принципы, которым надо следовать. Как ты добралась домой?

Кьяра смущенно посмотрела на него.

– Черт бы побрал тебя, Кьяра!

– Я не смогла найти такси.

– Ты что же, не знаешь, что в Рейхавии был только что взорван автобус?

– Конечно, знаю. Мы слышали взрыв внутри Макане Иегуда. Потому-то я и решила ехать домой на автобусе. Я считала, что обстоятельства складываются в мою пользу.

Подобные расчеты, как знал Габриэль, были повседневной особенностью современной жизни израильтян.

– Отныне езди на автобусе номер одиннадцать.

– Это который?

Он опустил два пальца в пол и сделал ими шагающее движение.

– Это что же, один из примеров твоего фаталистического израильского юмора?

– В нашей стране необходимо иметь чувство юмора. Только так можно не сойти с ума.

– Ты больше нравился мне, когда был итальянцем. – Она тихонько толкнула его к двери из кухни. – Пойди прими душ. У нас сегодня к обеду будут гости.

Ари Шамрон отвратил от себя всех, кто больше всего любил его. Он был твердо уверен – как выяснилось, по глупости, – что служение в течение всей жизни обороне страны обеспечивает ему иммунитет в отношениях с детьми и друзьями. Его сын Ионатан был командиром танка в израильских силах обороны и, казалось, одержим поистине самоубийственной жаждой умереть в бою. Его дочь переехала в Новую Зеландию и жила на птицеферме с иноверцем. Она избегала отвечать ему, когда он звонил, и отказывалась последовать его многократным требованиям вернуться на родину.

Только Гила, его многострадальная жена, преданно оставалась возле него. Она была женщина тихая, а Шамрон – темпераментный и слепо видевший в себе только хорошее. Гила была единственным человеком, который осмеливался бранить Шамрона, хотя, чтобы не смущать его, она обычно высказывала свои претензии по-польски – так произошло и тогда, когда Шамрон попытался закурить за обеденным столом, покончив с жареным цыпленком и рисом. Гила знала лишь весьма смутно про работу мужа и подозревала, что руки его нечисты. Шамрон избавил ее от самого худшего, так как боялся, что Гила, узнав слишком много, отвернется от него, как отвернулись дети. В Габриэле она видела человека, способного оказать на мужа сдерживающее влияние, и по-доброму относилась к нему. Она чувствовала также, что Габриэль пылко любит Шамрона, как сын любит отца, и она любила за это Габриэля. Гила не знала, что Габриэль убил не одного человека по приказу ее мужа. Она считала, что он этакий клерк, занимающийся канцелярской работой, проводивший немало времени в Европе и хорошо знавший искусство.

Гила помогала Кьяре мыть посуду, в то время как Габриэль и Шамрон отправились в кабинет поговорить. Избавившись от глаз Гилы, Шамрон закурил сигарету. Габриэль открыл окно. Ночной дождь нежно стучал по камням улицы, и острый запах мокрых листьев эвкалипта наполнил комнату.

– Я слышал, ты охотишься за Халедом, – произнес Шамрон.

Габриэль кивнул. Он доложил Льву утром о находках Дины, и Лев немедленно отправился в Иерусалим повидать премьер-министра и Шамрона.

– Откровенно говоря, я никогда не верил в миф о Халеде, – сказал Шамрон. – Я всегда считал, что этот молодой человек поменял имя и предпочел жить, избавившись от тени своих деда и отца… от тени этой страны.

– Как и я, – сказал Габриэль, – но проблема требует дознания.

– Да, требует. Почему никто никогда не устанавливал связи между датами происшествий в Буэнос-Айресе и Стамбуле?

– Было решено, что это случайное совпадение, – сказал Габриэль. – К тому же не было достаточных доказательств, чтобы замкнуть круг. До сегодняшнего дня никому не приходило в голову посмотреть на Бейт-Сайед.

– Она очень хороший работник, эта девушка – Дина.

– Боюсь, у нее это стало навязчивой идеей.

– Ты имеешь в виду то, что она была на площади Дизенгофф в тот день, когда взорвался пятый номер?

– Откуда вам это известно?

– Я позволил себе просмотреть персональные дела твоей команды. Ты хорошо ее подобрал.

– Она много знает о вас, в том числе такие подробности, о которых вы никогда мне не говорили.

– Например?

– Я не знал, что это Рабин сидел за рулем в машине, на которой вы бежали, после того как убили Шейха Асада.

– Мы очень сблизились после этого – Рабин и я, но, боюсь, разошлись по поводу Осло. Рабин считал, что Арафат сник и пора договариваться. А я сказал ему, что Арафат готов договариваться, потому что его популярность поехала вниз, что Арафат намерен использовать Осло, намереваясь вести войну против нас иными методами. Я был, конечно, прав. Для Арафата Осло был лишь ступенью в его «стратегии фаз», которую он разработал для нашего уничтожения. Он так и сказал, когда выступал перед своим народом на арабском языке.

Шамрон закрыл глаза.