Во-вторых, следует рассказать о матери Полли: впервые за долгое время она появляется в нашем повествовании. Мать девушки отсутствовала почти год, уехав в Сан-Франциско с каким-то литографом. Теперь она вновь начала созваниваться с дочерью, и Полли опасалась, что та снова вернется и, как всегда, все разрушит.

А что насчет отца Полли по имени Эли? Эли был учителем начальных классов в школе Батлер на Дьюринг-стрит. Он преподавал почти тридцать лет, и до пенсии ему оставалось совсем немного. Эли нравилась работа учителя, но за последние несколько лет он начал уставать от жизненных проблем. Когда Полли исчезла, он взял отпуск и позже не собирался возвращаться в школу. Мало того, ровно за неделю до происшествия Эли поссорился с каким-то разгневанным папашей, который цинично отозвался об администрации школы. Однажды этот человек подошел к Эли на автостоянке и стал угрожать. Видимо, учитель отправил его сына в кабинет директора, как выразился спорщик, «без всякой причины». Насколько Эли помнил, мальчик нарисовал на доске обнаженную женщину с раздвинутыми ногами. Папаша впал в ярость. Впервые за долгое время Эли стало страшно. Будучи крупным мужчиной, он мог легко совладать с этим человеком, но по характеру был человеком мягким, застенчивым. Робким. Его называли тихоней. И вот этот живчик тыкал пальцем прямо в лицо Эли, обвиняя в том, чего тот вовсе не совершал. Учитель все время молчал и просто шел к своему грузовику. Он залез в машину и захлопнул дверь, но папаша все еще маячил в зеркале заднего вида и орал на чем свет стоит. Эли выехал со стоянки, глядя, как крикун удаляется все дальше. Когда 4 августа ему позвонила девушка — та самая, чей голос как будто доносился из колодца, — единственная мысль тут же пришла ему в голову: «Ее похитил отец того мальчика».

На всякий случай Мэри проверила почтовый ящик повторно. Там оказалось еще одно письмо под заголовком «Методическое указание». Мэри щелкнула по ссылке.

Она увидела фотографию собаки, с виду напоминавшей тех больших и счастливых псов, что снимаются в телерекламе. Снизу Уильямс подписал: «Это собака Свина по кличке Леди».

Леди была черным лабрадором.

Во вторник Дэннис пытался увидеться с Элизабет, но она не подходила к телефону. Когда на звонки отвечал старик, Дэннис быстро вешал трубку.

Он прогулялся по территории университета, немного пробежался, а затем рванул, словно спринтер, по Монтгомери-стрит. Дэннис надел штаны цвета хаки и спортивную куртку. Его очки постоянно соскальзывали, а волосы спадали на лоб. Добежав до конца улицы, Дэннис остановился, наклонившись вперед, уперся руками в колени и плотно закрыл глаза. Мышцы ног обдавало жаром. Сердце колотилось в груди. «Измучай себя, Дэннис, — думал он. — Давай же». На светофоре зажегся другой свет, и как только Дэннис стал пересекать Прайд-стрит, он услышал позади голос:

— Я работала.

Дэннис повернулся к ней. Элизабет была в длинном бежевом плаще и держала на плече связку книг. Она и вправду работала: ее глаза, окруженные сеткой лопнувших капилляров, выглядели уставшими. Дэннис потянулся к ее руке, но Элизабет отстранилась.

— Слишком многое происходит вокруг, — объяснила она.

Дэннис посмотрел в сторону. Наступал вечер, и уличные фонари оживали.

— Ага, — сказал он.

— Мне скоро защищать диссертацию. После стольких лет труда будет обидно провалиться.

— Над чем ты работаешь, Элизабет? — спросил Дэннис. Он заглянул ей в глаза, стараясь понять, что у нее на уме. Женщина не отвела взгляда.

— Ты ведь знаешь, Дэннис. Я изучаю сочувствие, а именно: как люди проявляют его по отношению друг к другу и насколько это свойственно нам от рождения.

— Самозащита.

— Да.

— Удачи.

— Спасибо, Дэннис.

— У меня только один вопрос к тебе.

— Да?

— Связующим звеном является Сан-Франциско? — спросил Дэннис. — Или, может быть, Свин?

И вновь — никакой реакции. Даже глазом не моргнула. Элизабет уставилась на него. Но едва она заговорила, как Дэннис заметил нечто неуловимое в ее молчании, в слегка изменившемся тембре голоса.

— Понятия не имею, о чем ты.

Дэннис кивнул. Значит, все кончилось. Так же быстро, как и началось. Он повернулся в сторону перекрестка и, когда машин не стало, снова ринулся вперед, ощущая шум в ушах. Через сотню футов Дэннис обернулся посмотреть — Элизабет стояла на том же месте. Всю ночь он непрерывно будет размышлять об одном: плакала ли Элизабет? Натягивая воротник к щеке, она закрывалась от ветра или пыталась сделать что-то еще?

Своей позой Элизабет напомнила Дэннису отца. Как трудно было разгадать его жесты. Его позу, его взгляды. Как каждый раз после расставания где-нибудь — в школе, на футбольном матче — Дэннис оборачивался и пытался понять, о чем думал отец в тот момент. «Преподавание, — как-то сказал он сыну, — это величайший инструмент познания». И всегда возвращался к своим бумагам. Отец закрывался у себя в берлоге на долгие часы, и когда мать просила: «Иди, проверь, как там папа», Дэннис украдкой заглядывал за дверь и видел, как отец спит, опустив голову на стол и пуская изо рта слюну.

Ночь выдалась долгая и бессонная. Дэннис понял, что с Элизабет все конечно, еще когда она подвозила его от отеля, однако не хватало какой-то завершенности. Разве Элизабет не подарила ему все? Разве не дала ему то, чего он хотел?

Дала. Но все казалось каким-то двусмысленным. Неискренним даже. Ложным.

Потому что он все еще хотел ее. До вчерашней встречи на Монтгомери-стрит Дэннис покончил с этим. Теперь Элизабет вновь спутала его мысли.

Чертовски неверно. Нельзя так поступать с людьми.

Дэннис знал, что еще не все потеряно. Элизабет Орман собственной персоной вручила ему в «Кингсли» козырную карту. Дэннис не мог добраться до Элизабет по телефону, точно так же, как не мог попасть в кабинет к отцу, просто постучав в дверь и попросившись войти. При всей своей честности и обаянии он знал, что придется найти другой способ вернуть Элизабет.

Итак, Дэннис решил разыграть козырь, который она сама ему вручила.

В понедельник гостем на лекции оказался полицейский, которого представили как детектива Турмана. Турман с трясущимися руками стоял на подиуме и обращался к аудитории. Уильямс занял место среди студентов и вместе со всеми что-то быстро записывал, время от времени обдумывая слова Турмана и смеясь над его грубыми шутками. У детектива были внушительных размеров живот и осипший голос курильщика. На гладко выбритом раздраженном лице остались только усы, за долгие годы пожелтевшие от никотина и стресса. Большие пухлые руки полицейского сплошь покрывали царапины — как предположила Мэри, от ежедневной работы в саду. Турман принес Уильямсу большой бумажный мешок овощей. «Томаты» — гласила небрежная надпись на свертке.