— Ты не понимаешь, — сказала Элизабет. — Моя мать вышла из-под контроля. Никак не могла себя обуздать. Втюрилась в какого-то художника, который занимался литографией в Сан-Франциско. В конце концов мама переехала к нему. Через несколько лет, когда я поступила в колледж, она вернулась. Подавленная. Грязная и разбитая. Она стала совершенно другим человеком. И все еще была замужем за папой. Он принял ее, конечно. Никто и не сомневался, что так и будет. Он все еще любил ее. Страстно любил. Папа принял ее, хотя мы с братьями отговаривали его.

Элизабет отвернулась и говорила в подушку. Дэннис почувствовал, что ее слова предназначаются не ему. Он понимал, что та никогда не сможет рассказать об этом Орману. Потому что случись так, ректор посмотрел бы на Элизабет свысока, счел бы ее жалкой, слабой и ничтожной. Постепенно Дэннис догадался, что точно такой же трюк — утаивание кольца и замалчивание фамилии — она провернула и со стариком в Марокко. Он представил их в пустыне: песчаный ветер обдувал палатку, в которой повторяли все ту же ложь.

— А через несколько лет она умерла, — продолжала Элизабет. — От рака.

— Мне жаль.

— Не стоит. Если бы ты ее знал, у тебя возникло бы своеобразное чувство утраты, какая-то ненастоящая боль. На похоронах никто и не заикнулся о ее жизни в Сан-Франциско, о хипповских вечеринках. Я никому не рассказывала о том, что видела той ночью. Знаешь, как говорят: всякое случается. Да уж, случается. В мире нет ничего случайного. Все следует определенной схеме, и мама это знала. Однажды она вызвала меня с Западного побережья и сказала: «Лизи, по-моему, меня прокляли». Я ничего не ответила. Молча согласилась с ней. Ее и вправду прокляли. Мучительным недугом. Жаждой плотских наслаждений. Желанием трахать все, что движется. И от этого она умерла, а я унаследовала ее проклятие.

Дэннис молчал. Вверху жужжал вентилятор. В холле, смеясь, как сумасшедшие, мимо номера пробежали дети. Где-то в другой комнате звонил телефон.

— Я раньше была замужем. До знакомства с Эдом. Я училась в Кливленде. Готовилась защищать степень магистра по психологии. Это были лучшие годы моей жизни. Я повстречала человека, который отличался от всех, кого я когда-либо знала: искренний, любящий. Потрясающий. Он бы тебе понравился, Дэннис.

— Да? — спросил он, чтобы сказать хоть что-то.

— Он был такой обаятельный, такой милый. Совсем как ты. Когда мы трахались, он все делал для моего удовольствия. Он не хотел кончить мне на лицо, или засунуть палец мне в задницу, или смотреть, как я ласкаюсь с другой женщиной. Он не хотел дрочить, глядя как я танцую, разодевшись в красную кожу. Он был из тех, кто осыпает постель лепестками роз. Мы побывали с ним во всех клубах Кливленда. Он представил меня своим друзьям на работе. Я чувствовала себя кем-то важным, а не чьей-то декорацией.

— Рядом с ним ты чувствуешь себя декорацией? — Вопрос касался ректора Ормана.

— Иногда, — ответила Элизабет, отворачиваясь еще дальше от Дэнниса.

Он больше не видел ее глаз — только волосы и глубокую впадину на спине. Дэннис коснулся ее плеч: он хотел, чтобы Элизабет повернулась к нему, чтобы он мог вновь видеть ее, но она легла на спину, с головой укрывшись одеялом.

— Через несколько недель мы поженились, — послышался из-под одеяла ее приглушенный голос. — Ничего особенного не устраивали. Обычная гражданская церемония в присутствии мирового судьи. Мы думали, что наша любовь выше брака, и просто решили пожениться, потому что так принято в этом ограниченном обществе. Брачные узы сохранились для слабонервных и подозрительных. Майк надел синие джинсы, а я — летнее платье. На свадьбу пришел мой отец и снимал всех одноразовым фотоаппаратом. Мы были так счастливы.

Майк, подумал Дэннис. Он вертел имя в голове, а затем бесшумно произнес его одними губами.

— А потом, как и водится, все изменилось. Майк почти все время пропадал на работе. Он с головой ушел в свой проект. Месяц за месяцем. Во мне загорелось проклятие матери. Оно провоцировало меня, и долгое время я была себе противна. Меня тошнило от собственного тела. Я забросила учебу и впала в депрессию. Я ненавидела свою похоть, терпеть ее не могла. Когда Майк приходил домой, я набрасывалась на него, брала в рот и высасывала все до капли, сдирая его кожу до крови. Позже я извинялась и чувствовала угрызения совести за то, что совершила. Но что-то между нами изменилось. Возникло какое-то отчуждение, какой-то разлад.

Элизабет повернулась и посмотрела на Дэнниса. Ее влажные глаза блестели. Тем не менее в них что-то угадывалось, проблеск какой-то тщательно скрываемой тайны. «Что она делает? — подумал Дэннис. — К чему все это?»

— Работа его доконала, — продолжала Элизабет. — Он все время нервничал, старался закончить свой проект. Я даже не помню, какой именно, настолько он был важен. Что-то, связанное с животными.

— С животными? — переспросил Дэннис. — Вроде собачьих представлений?

— Нет, не в том смысле. Майк сочинял рекламу. Теперь я вспомнила: корм для животных фирмы «Полианна». В ролике снималась одна девушка, миловидная блондинка, которая кормила кошек. Помню, проблема состояла в том, что она не нравилась Майку. Он хотел, чтобы актриса была постарше, посолиднее. Требовалась профессионалка. Майк не хотел, чтобы его продукт рекламировала эта «кобыла». Он ее так и называл, «кобыла». Ты слушаешь?

— Да, — ответил Дэннис. Элизабет заметила, что он отвлекся. Майк. Несмотря на то что имя было совершенно обычным, Дэннис никак не мог оставить его в покое. — Продолжай.

— Он так часто говорил о ней, об этой актрисе, что я, конечно, насторожилась. Я заподозрила, что он ее трахает. К тому времени я почти целый день просиживала дома, и мое воображение разгулялось. Конечно, я понимала, как глупо с моей стороны осуждать Майка за то, что может оказаться всего лишь моей выдумкой. Но ненависть к той девушке, которую я даже не видела, закипала и бурлила. Расцветала во мне. Развратные сцены проносились в голове, словно кадры из какой-нибудь порнухи. Майк на ней, Майк сзади, у нее во рту. Ревность разъедала меня изнутри.

В конце концов я не выдержала. Как-то вечером, когда Майк пришел домой, я устроила ему допрос. «Я знаю, что ты дрючишь эту девку», — заявила я. «Какую девку?» — спросил он. «Эту сучку, актрису». Майк был раздосадован. Сказал, чтобы я успокоилась. Стало еще хуже. Он обиделся. Мои слова всерьез расстроили его. От этой обиды я разозлилась еще сильнее. Взялась ругать его, и в то же время себя. Несуществующая похоть Майка была моей настоящей похотью, и я презирала ее, орала во все горло, чтобы она отстала от меня.

«Ты должна немедленно успокоиться», — сказал тогда Майк. В какой-то момент он изменился, стал раздражителен. Но я никак не могла уняться. Точно с ума сошла, спятила просто. Мама, мой сексуальный голод, девушка из рекламы — все рвалось наружу, и я была уже не в силах остановиться. «Перестань!» — сказал Майк. А когда я не послушалась, он ударил меня. Несильно. Всего лишь дал пощечину. «Прости», — тихо сказал Майк после. Мы сидели на диване и плакали. Вместе. Мы оба знали, что между нами все кончено. Человек, которым я старалась притвориться, исчез, и Майк узнал о моем ужасном проклятии.