— Помню, — пьяновато кивнула Даша, — «Подвинься, река, я иду!» Вот это и правда круто…

— С браслетом ты можешь сделать то же самое… Хоть, конечно, как вы могли оценить силу четырех и семи, если не цените даже собственной силы, не понимаете ее, не владеете ею. При желании вы сами поставите мир вверх тормашками. Уже поставили… Если же вам дать силу браслета и Лиры…

— Ты тоже можешь менять мир, ведь ты чароплетка… ты можешь ломать законы Великой Марины.

— Нет, ты не понимаешь, — загорячилась Акнир. — Вы — Трое! Одно из предсказаний о Трех говорит, что они найдут главу князя, талисман света, Вторую Книгу, соединят четыре и семь, один и три — два непримиримых числа, помирят Небо с Землей, предотвратят конец, спасут погибающих…

— Так выпьем за это! — Чуб протянула Акнир бутыль с сивухой.

— За что?

— За спасение погибающих! Или ты собираешься погибнуть, как обещала твоя мама? — Чуб уставилась на свою бутыль, пытаясь сообразить, как осуществить оглашенное намерение, выпив на брудершафт из одной емкости.

Скулы Акнир напряглись — казалось, что она протрезвела за считаные секунды:

— Что ж… Пусть и так. Я все равно верну маму. И ты поможешь мне… так сказала она.

— Помогу, — пообещала Чуб.

— Тот, кто получит браслет и Лиру, сможет все… даже то, что считается невозможным, — ее пальцы перестали теребить рукав, ведьма крепко обхватила сама себя за запястье правой руки.

Даша лениво прикрыла глаза — голос Акнир был слишком размеренно-трезвым, а ветер, почесывающий ее, как кошку за ушком, — теплым и ласковым, будто бы их окружал не зимний январский день.

— Ты права, Лира не дарит ни гений, ни талант, она вскрывает его. Но это ОЧЕНЬ много. Она похожа на идеальные обстоятельства, в которых вмиг проявляются все наилучшие качества, твой скрытый гений. Только обстоятельства тебе не нужны. Чтоб понять, в каком месте ты гений, — достаточно взять Лиру в руки.

— А вот интересно, в каком месте я гений… — Даша встала со скамьи, покачнулась и быстро оперлась о стоящую на скамейке бутыль. — Мне часто кажется, что во многих, — сказала она, кладя одну руку на грудь, а другую на бедро. — И все же интересно узнать, какое главное? Чего я хочу? Мне б хоть на минуточку взять Лиру в руки…

Акнир посмотрела на Дашу, глядящую в свою очередь на зимнее небо, — и согласно кивнула.

— Только помни, — голос ведьмы прозвучал странно. Так говорят о чем-то или ком-то дорогом и любимом, с кем предстоит неизбежная долгая разлука, и еще неизвестно, удастся ли вам увидеться вновь, — любой, кто берет в руки Лиру, реализует свое истинное «Я» или осуществляет свое наибольшее желание, но платит за это жизнью. Своей или чужой. То же и с браслетом. Поэтому, прежде чем взять его….

Рука Акнир разжалась, освобождая запястье, черный рукав пополз вверх, и под ним обнаружился широкий золотой браслет с дивным рисунком — но выйти на свободу он не успел, остался незамеченным.

— А с ним что не так? — вскинулась Даша, слишком впечатленная новой информацией. — Говори быстро… я же его раньше не снимая носила.

— Надеть браслет — все равно что дать обет безбрачия. Согласиться, что в твоей жизни не будет мужчин.

— ВО-ОБЩЕ?! — офигела Чуб.

— Секс может быть, и сколько угодно, а совместное счастье, семья — нет. Что ты хочешь, это ж браслет амазонок.

— Мать моя… — глаза Чуб округлились и даже предприняли попытку вылезти из орбит. — Так вот почему у меня с мужиками не складывается… Вот почему Маша в монастырь ускакала. Я ей браслет — а она в монастырь. Это я виновата! — взвыла она. — Да знала бы я… я б во-още в руки эту дрянь не взяла. Близко б не подошла… И в ту пещеру в Крыму не полезла!

— Так ты не хочешь получить обратно браслет, — застопорилась ведьма.

— Видеть его не хочу. И как Машку увижу, заставлю выбросить, снять, бросить в болото… Пусть эта дрянь сгинет!

Акнир по-детски спрятала руки за спину. Она хотела возразить, но Чуб заткнула ее громогласным:

— Все! Не хочу об этом! Мне так классно, так весело было. А теперь… Я Маше жизнь испоганила. Себе жизнь испоганила. И настроение тоже! У меня никогда не будет нормальных мужчин… И мамы тоже нет. А я так скучаю… Так классно все начиналось. Такой классный был Новый год… даже с Дедом Морозом… хотя и без елки… хотя какой Новый год без елки… мама всегда елку ставила. А я, как шарик возьму, так убью… разобью… я вообще непутевая… у меня и так с мужиками не складывалось… всю жизнь… А тут еще клятый браслет амазонок… и мамы нет. И нет елки…

Акнир решительно одернула свой рукав:

— Хочешь елку? Идем.

— Куда?

— Я покажу тебе там настоящую елку. Нашу! Уж не знаю, понравится ли тебе это…

* * *

Признаться, вначале «это» Даше совсем не понравилось. Необходимый для перемещенья в «там» щелчок получился у ведьмы лишь со второго раза. Причем на первой попытке в неизвестно каком году их облил проливной дождь. Лежащая под их ногами Подольская чаша меж двух Лысых Гор оказалась наполненной водой до краев, из-под водной глади торчали трубы и крыши, мимо плыл чей-то заблудившийся деревянный дом, ставший внезапно для самого себя кораблем…

— Упс, — сказала Чуб. — Это че — наводненье? Ну ни фига себе…

Она хлопнула глазами, но Акнир уже щелкнула пальцами снова. И вот там Даше очень понравилось. Взору стоящих на вершине Горы предстал совершенно невиданный Киев.

И Землепотрясная невольно вспомнила слова Акнир о Прошлом веке, когда и Город походил на село — и люди, живущие на земле, помнили, кто их поит и кормит.

От Лысой Горы Щекавицы до Лысой Горы Киевицы лежала безмятежная большая деревня, бесконечная зелень садов, маленькие одноэтажные и двухэтажные домики, крытые соломой бревенчатые и беленые хатки, нежно, доверчиво прижавшиеся к Земле, как детеныши к соскам материнской груди, чуя ее дыхание и биение сердца. Над ними парило пропитанное солнцем лазурное небо — почти золотое от лучистого сияния крестов, от десятков куполов десятков церквей: Крестовоздвиженская, Троицкая, Андреевская, Константина и Елены, Богородицы Пирогощей…

— 1880, — представила пейзаж ведьма.

— Ух ты! — под ногой Даши хрустнула ветка.

Чуб покатилась по склону горы, переворачиваясь и пьяно смеясь, а достигнув первого выступа, увидела землепотрясное зрелище.

Аккурат меж Лысогорьем, на месте древнейшего торжища пристроился старый Житний базар — телеги, корзинки, деревянные прилавки и две сотни торговок в белых праздничных вышитых сорочках, в нарядных уборах.

Покупателей не было. Вечерело. На Житнем уже не торговали — торговки обряжали огромную ель!

Хотя никакой зимы в округе не наблюдалось — за киевские горы садилось жаркое солнце, под ним зеленела листва, слегка тронутая поздне-летней усталостью.