Как и обувь, правила хороши, если они подогнаны по индивидуальной мерке. Мало радости от такой работы, где в ответ на любое предложение или попытку сделать что-то по-новому тебе говорят: «У нас это так не делается». И от пациента трудно ждать положительного развития, если он, попав в отделение или получая иной вид помощи, сталкивается с такой системой, где существует множество обязательных для всех, детально расписанных правил, которые соблюдаются потому, что правило есть правило. Когда обсуждается система правил, речь часто идет о значительном, жизненно важном выборе, о том, где следует провести черту в вопросах, касающихся жизни и смерти. Это, конечно, важно, но принятие решения, в сущности, не представляет особой сложности. В виде исключения встречаются, конечно, отдельные сомнительные случаи, и можно построить интересную и до известной степени релевантную дискуссию о том, как следует поступать, когда вполне дееспособные люди выражают желание покончить с жизнью, или насколько допустимо нанесение себе физического вреда. В отдельных случаях подобные неординарные вопросы могут приобретать жизненно важное значение, поэтому эта тема должна быть нами рассмотрена, однако с такими крайностями мы редко сталкиваемся в обыденной практике. Петрушка кудрявая относится к пищевым продуктам с чрезвычайно богатым содержанием железа. Однако в норвежском рационе она не представляет собой важного источника железа просто потому, что мы редко ее едим. В коричневом сыре железа содержится гораздо меньше, но он для нас важнее, потому что большинство из нас употребляет в пищу коричневый сыр чаще и в большем количестве, чем кудрявую петрушку. То же и с правилами. Решение масштабных вопросов дело, конечно же, важное, но принимать решения по мелким поводам приходится гораздо чаще и обсуждаются они, как правило, гораздо меньше. Я считаю, что это глупо. Ибо от решения мелких вопросов зависит, как сложится человеческая жизнь.

Мне доводилось лежать в лечебных заведениях, где телефонный аппарат держат под замком и где существуют правила на то, как часто им можно пользоваться. Общие правила для всего отделения, не считаясь с тем, что иногда есть все основания для того, чтобы регулировать телефонные разговоры Пера, а Поля, напротив, нужно поощрять к тому, чтобы он поддерживал контакт с окружающим миром. Я побывала в отделениях, где в правилах указано не только, что постельное белье следует менять раз в неделю, но расписано даже по каким дням и часам это надлежит делать. Я встречала правила, регулирующие количество подушек на кровати, число чашек кофе за завтраком, часы, когда пускают посетителей, часы для слушания музыки, пребывания в палате, пребывания в общей гостиной, часы подъема, отбоя, чтения в кровати и много чего другого. Многие правила были разумны и совершенно необходимы — для некоторых людей, в каких-то определенных обстоятельствах. Однако в качестве всеобщих и обязательных они не работают. Для этого люди слишком отличаются друг от друга.

В психиатрическом здравоохранении мы хотим одновременно решить столько задач! Мы хотим лечить симптомы. Хотим успокоить беспокойных. Хотим развивать у пациентов самостоятельность. Хотим научить их справляться с трудностями. Хотим добиться, чтобы отделение работало как единое целое. Хотим, чтобы все были довольными и счастливыми, хотим их социализировать. Хотим приучить людей без страха находиться в одиночестве. Мы хотим добиться от людей осознанного видения. Хотим дать им отдых. И зачастую мы хотим слишком многого сразу и принимаемся за дело, не установив приоритетов, не определив главной задачи и ее цели. Ведь для того, чтобы легче было организовать работу отделения, нужна, в первую очередь, система, и люди, приученные ей подчиняться. А если главная цель в отношении данного человека заключается в том, чтобы научить его полагаться на собственные решения, то на какой-то период нужно, вероятно, терпимо отнестись к возникновению лишнего беспокойства, хотя бы по поводу каких-то вещей, которые не относятся к числу самых важных.

Время от времени, когда меня уж очень одолевали голоса, когда границы становились неясными, и все происходящее вызывало у меня тревогу, я включала искусственные защитные механизмы. Пряталась в своей палате или в душе. В некоторых лечебных заведениях мне предоставляли решать это по своему усмотрению. Там понимали, что я после долгой болезни заново учусь разбираться в своих ощущениях. Они часто спрашивали меня, что я собираюсь делать. Если я отвечала, что устала от кутерьмы, они позволяли мне воспользоваться стенами моей палаты вместо утраченных фильтров, по крайней мере, на несколько часов в день, или кто-нибудь приходил молча посидеть со мной в палате, чтобы не оставлять меня в одиночестве, а составить мне компанию в той мере, в какой я тогда могла перенести человеческое присутствие. Если же я отвечала, что боюсь, они поступали иначе. Тогда мне не давали прятаться, и мы вместе работали над тем, чтобы помочь мне вернуться к человеческому обществу.

В других лечебных заведениях персонал считал, что лучше знает, что мне надо, и уровень активной деятельности регулировался согласно стандартным нормам. Когда я обнаруживала «тенденцию к самоизоляции», меня принимались социализировать и занимались этим до тех пор, пока хаос не проявлялся в полную силу, так что его уже нельзя было не замечать. Когда же после тяжелого периода мне становилось лучше и жизнелюбивые настроения взыгрывали во мне несколько сильнее обычного, так что я начинала тянуться к общению, меня принимались ограждать «во избежание рецидива». Для кого-то это, может быть, было бы хорошо. А мне не подходило, я становилась упрямой, и ко мне возвращались страхи. Здесь мне было не так хорошо, как на том отделении, где меня учили полагаться на собственные решения, показывая мне, что в меня верят и доверяют моим решениям. Там меня учили не подчиняться существующему порядку, а самой наводить необходимый порядок в своей жизни и самой о себе заботиться. В этом было гораздо больше пользы. Но в то же время я знала: если что-то пойдет совсем не так и мне будет плохо, главные правила от этого не нарушатся. Никто не позволит мне наносит себе физические увечья, сидеть в одиночестве целыми днями или окунуться в сплошной хаос. Никто до этого не допустит, и меня вовремя остановят. Они не уходили от ответственности, но в то же время давали мне свободно вздохнуть. Подобно тому, как хорошие родители позволяют ребенку решать, какого цвета пижаму он наденет и какую книжку ему прочтут на ночь, но не позволяют решать, ложиться ему или нет. Для того чтобы научиться отвечать за себя, нужно чтобы тебе передали ответственность, но она не должна быть чрезмерно большой, а такой, какую ты способен вынести.

Речь идет о том, чтобы предоставить человеку пространство для роста. Пытаясь понять, как создать для людей, страдающих серьезными и продолжительными болезнями, наилучшие условия каждодневного существования, я часто мысленно обращаюсь к положениям психологии развития. Не потому, что больные люди — это дети, нуждающиеся в опеке, незрелые или ребячливые, но потому что у детей такая огромная способность к росту. Наблюдая за их ростом, мы, возможно, лучше поймем, чем можно помочь взрослому человеку, чтобы он мог развиваться. Речь идет об очень серьезных вызовах, о мере ответственности, уровень которой должен быть достаточно высоким для того, чтобы поддерживать у человека интерес, но не настолько высоким, чтобы это стало смертельно опасно. О задачах выполнимых и позволяющих пережить чувство удовлетворения оттого, что ты с чем-то справился. От счастья, которое испытываешь, когда что-то удалось, и спокойного чувства, что ошибка — вещь допустимая. Речь идет также о том, что есть другие люди, которым интересно знать, что ты делаешь. Общий фокус внимания и общий интерес — это центральные понятия психологии детства. Ребенку нужны такие родители, которые способны регулировать свое поведение в зависимости от того, чем занят ребенок. Они дают ребенку проявить инициативу, внимательно смотрят, когда ребенок им что-то показывает, предлагают ему новые занятия, не оказывая при этом нажима и подстраиваясь под то, чего хочет сам ребенок. Когда малыш увлеченно трясет своей погремушкой, мама улыбается, одобряет его, разговаривает и разделяет интерес ребенка. Если он протягивает погремушку матери, она берет ее, встряхивает и возвращает малышу. Она занята своим карапузом, и ребенок знает, что она всегда разделяет с ним то, что для него сейчас важно. Мать это понимает, и это понимаем мы, зная кое-что о психологии развития. Но не так-то просто всегда помнить об этих вещах среди обыденной суеты, когда вместо невинного младенца перед нами оказывается взрослый человек, мысли и действия которого для нас непонятны.