Дня через два местный хроникёр писал: «Оратория для четырёх солистов и оркестра была с блеском исполнена и заворожила публику чарующей музыкой, сочинённой маэстро Антонио Вивальди, и его чудодейственной игрой соло на скрипке». Действительно, после исполнения оратории Вивальди поднялся на подиум, отвечая на аплодисменты, а затем, выдержав паузу, сыграл соло на скрипке, устроив состязание с церковным органом, отвечавшим бархатистым эхом скрипичным трелям. Впечатление было ошеломляющим, вызвав восторг публики, вскочившей с мест с криками «браво!».

Рыжему священнику было свойственно некоторое светское пижонство, которое давало о себе знать в самый нужный момент. Так было на памятном концерте в Пьета в присутствии монаршей особы, так произошло и теперь в Санта-Корона. Видимо, не удовлетворившись досыта восторженными возгласами и аплодисментами публики, он решил ещё сильнее подогреть её виртуозной игрой соло на скрипке. Сидя на своём месте в оркестре, Джован Баттиста впервые увидел сына в ином свете, поражаясь его смелости и искромётной игре. Казалось, в этот момент Антонио не принадлежал самому себе, забыв обо всём на свете. Он слился с инструментом и, как маг и волшебник, подчинял своей воле зачарованных его игрой слушателей. «О нет, — думал Джован Баттиста, — мне его нечему больше учить!»

После успеха своей первой оперы Вивальди окончательно решил, что впредь будет заниматься музыкальной драмой как автор музыки и импресарио. Его мысли были нацелены на театр Сант’Анджело, о чём он затеял оживлённый разговор с отцом, возвращаясь из Виченцы в дилижансе, который трясся на ухабах и обдавал пассажиров дорожной пылью, так как окошко плохо закрывалось. Что и говорить, скромный театр Сант’Анджело не чета заново перестроенному Сан-Кассьяно, завсегдатаями которого были преимущественно венецианская аристократия и высшее духовенство.

Отец напомнил сыну, что Сант’Анджело построен архитектором и импресарио Санторини на собственные средства на земле, выкупленной у патрициев Марчелло и Каппелло. Поначалу театр пользовался шумным успехом, прежде всего у простого люда. Теперь он переживает трудные времена, что связано с частой сменой руководства и постоянными заменами объявленных спектаклей из-за нехватки средств. В частности, нынешний импресарио Орсатто довёл дело до ручки. Поставленные им три оперы закончились финансовым крахом, а певцы, музыканты, костюмеры, декораторы и машинисты сцены подали на него иск в суд за невыполненные обязательства, что вызвало немало разговоров в городе.

— Да кто же не знает, что Орсатто никогда не был человеком слова! — заметил Антонио, слушая рассказ Джован Баттисты.

Чтобы успокоить отца, он старался заверить его, что место ему в Пьета гарантировано, и, стало быть, вполне можно отвлечься на сочинение оперной музыки, которая принесёт им не только высокие гонорары, но и славу.

Однако Джован Баттиста не мог с ним согласиться. Ему было хорошо известно, что над любым импресарио как дамоклов меч висит угроза банкротства и что правительство никогда не придёт на помощь терпящему бедствие театру. Он напомнил заблуждающемуся сыну, что импресарио должен не только подумать о постановке спектакля, но и привести в порядок театральный зал, позаботиться о его освещении и отоплении зимой, размножении партитур и либретто, о деньгах на выплату аванса музыкантам, певцам и всем, кто готовит спектакль. Кроме того, нужно побеспокоиться об афишах, чтобы привлечь зрителя.

Выслушав этот длинный перечень ждущих его забот, Антонио не стал перечить отцу. Решив обратить затянувшийся разговор в шутку, он прочёл стишок анонимного автора, из коего явствовало, как общественное мнение оценивает работу любого театра:

Но Джован Баттисте было вовсе не до шуток, и легкомыслие сына его поражало и удручало. Приводя в пример тысячу опасных зигзагов на пути любого импресарио[21], кроме финансовых трудностей, он сослался на другое неодолимое препятствие — цензуру. А она-то двойная: светская и церковная, и обе они способны преподнести любой сюрприз. Спор между отцом и сыном прервался по прибытии в Венецию.

Выйдя из лодки на набережной Скьявони, путники свернули в проулок Делле Рассе, где им повстречались знакомый зеленщик и провизор из ближайшей аптеки. Они сообщили, что их заждались в соседней мальвазии. Там среди собравшейся компании были Тони Сбица по прозвищу «Хроника», которому не терпелось черкануть о них пару строк в газету, и сапожник Нане или «Ветерок», как все его звали, ибо через него любая весть сразу разносилась по всей округе. Тут же был и родственник Антонио Казара, зашедший из своей пекарни пропустить стаканчик. Но дону Антонио было не до поздравлений собравшихся в таверне друзей и знакомых. В отличие от отца, пустившегося в разговоры о Виченце, он мечтал поскорее оказаться дома и уединиться, поскольку с утра ему надлежало приступить к занятиям в Пьета, а уже вечером дать два концерта. Совмещение преподавательской деятельности с концертной требовало от него невероятных усилий и напряжения. Перед попечительским советом приюта совесть его была чиста, ему удалось управиться с делами в оговоренные сроки, и теперь он может вернуться «к должному исполнению своих прямых обязанностей», как это было подчёркнуто в данном ему руководством Пьета разрешении на месячный отпуск. Помимо преподавания ему надлежало сочинять оркестровую и хоровую духовную музыку в том же звании и за те же 60 дукатов в год.

Когда отец и сын подошли наконец к дому, их давно поджидала, стоя на балконе, закутанная в шаль Камилла. Она не учла, что опустившийся на лагуну туман стал причиной их опоздания. Антонио выглядел заметно уставшим, но довольным. Ранее возвратившийся из Виченцы скрипач успел навестить её и сообщить об успехе оперы и новом заказе от братьев-доминиканцев.

Ничто уже не могло сбить Вивальди с намеченного пути. Все помыслы были связаны с Сант’Анджело, который посещался в основном мелкой буржуазией, торговцами, ремесленниками и рабочим людом. Его не жаловали снобы-театралы, отдающие предпочтение аристократическим театральным залам, принадлежащим патрициям Гримани, или заново отстроенному Сан-Кассьяно. И чтобы выжить, театр Сант’Анджело насаждал подлинно народный стиль, а в репертуаре были спектакли с незатейливым сюжетом и ласкающими слух мелодиями, что отвечало вкусам широкой публики. Он всегда был полон, как и соседний театр Сан-Мозе, поскольку низкая входная плата была по карману простому люду. Но часто сборы не могли покрыть расходы на постановку, и наступали чёрные дни. И всё же театру Сант’Анджело удавалось выдерживать все три сезона каждый год.

По традиции театральный сезон в Венеции открывался в первый понедельник октября оперой-buffa (комической). Второй сезон начинался 26 декабря в День святого Стефано серьёзной оперой, seria. Оба сезона длились до последнего дня карнавала. С началом Великого поста театры закрывались, чтобы вновь открыться на пятнадцать дней на Вознесение Господне и типично венецианский праздник Сенса, во время которого дож со свитой на своём буцентавре[22] отплывал на остров Лидо. Там совершался символический обряд венчания Венеции с морем, когда дож бросал в воды Адриатики перстень. Одновременно на площади Сан-Марко разворачивалась весёлая праздничная ярмарка с красочными палатками торговцев и ремесленников и балаганами уличных артистов.