– Допустим, – согласилась я. – Тогда расскажите, о чем вы с ним вели долгие беседы? Возможно, это поможет нам в расследовании.

– Простите, но вы до сих пор не сказали, что именно произошло с Филиппом? – напомнил Сисекин. – Ведь я имею право знать, о чем идет речь?

– Это пожалуйста, – ответила я. – Филипп найден в своем доме в петле. И наша задача выяснить, сам он в эту петлю влез или же ему помогли.

– Повесился? Это вряд ли, – с сомнением в голосе произнес бизнесмен. – Я, конечно, Филиппа не так долго и знал, но поверить в то, что он вдруг полез в петлю… Не может быть.

– Откуда такая уверенность? – спросила я.

– Как вам сказать? Не похож был Филипп на человека, способного лишить себя жизни. Склад характера не тот. Если б хотел повеситься, так он сделал бы это давным-давно. В тот самый день, когда его выперли из университета по ложному обвинению, – ответил Сисекин и, поймав мой удивленный взгляд, продолжил: – Да, Филипп поделился со мной той давней историей. И даже имя того, кто его подставил, назвал. И знаете, я ему поверил. Филиппа действительно подставили. Взяток он не брал. Просто кое-кому понадобилось его место на кафедре. Времена-то были тяжелые. А в такие времена все средства хороши.

– Вы так думаете? – едко заметила я.

– Не стоит тратить на меня свой запал, – миролюбиво произнес он. – Вы же не совестить меня пришли, верно? Так вот, возвращаясь к нашей теме: если уж Филипп тогда не наложил на себя руки, то теперь и подавно не стал бы этого делать. Вы со мной согласны?

– Возможно. Только вот с момента вашей последней встречи прошло долгих шесть месяцев. За это время обстоятельства жизни Филиппа могли кардинально измениться. Быть может, произошло какое-то событие, послужившее последней каплей, переполнившей чашу его терпения, – внесла я предположение.

– И какое же? Работу он уже потерял. Жену потерял. Сына потерял. Что еще? Он лишился места на свалке? Или у него отобрали его халупу, называемую домом? – Вопросы остались без ответа, а Сисекин продолжил разглагольствовать: – Молчите? Значит, ничего подобного в его жизни не произошло. А что касается уважения коллег или несбывшихся надежд, то лезть в петлю из-за этого было несколько поздновато. Лично я так считаю.

– Тогда, возможно, вы подскажете причину, по которой кто-то мог желать смерти Филиппу? – спросила я.

– Это вряд ли. Кто-то из приятелей-бомжей мог позариться на его гроши. Или у Филиппа мог появиться новый знакомый. Например, из уголовной среды. А что? Неплохая версия. Он мог пустить кого-то пожить к себе. А тот оказался уголовником. Когда Филипп узнал об этом, он мог потребовать освободить его жилплощадь. Уголовник уходить не хотел и расправился с Филиппом. Вы наводили справки на предмет завещания? Вдруг этот уголовник заставил Филиппа перед смертью переписать дом на него? Это послужило бы мотивом, – оживился Сисекин.

– Хорошая версия, но неверная. Если бы у Филиппа появился постоялец, его соседка непременно была бы в курсе. А она ничего подобного в полиции не сообщала, – разочаровала я его. – Еще версии?

– Даже и не знаю, что предположить. Если ни то, ни другое не подходит, может, у него крыша поехала от пьянки? Тогда мог и в петлю. Говорят, в таком состоянии до черты один шаг. Белая горячка людей не щадит. Даже таких просвещенных, каким был Филипп. Эх, жалко человека! Умный ведь мужик был.

Впервые с начала разговора у Сисекина прорвались эмоции. Натуральные ли? Почему он не рассказывает о том разговоре про эксклюзивный документ? Непонятно. Вот у Софьи разговор сразу в памяти всплыл, а у Сисекина будто отшибло ее, память эту. Придется помочь освежить.

– Скажите, у Мальцева могло быть нечто ценное? Настолько ценное, что за это могли лишить жизни? – спросила я. – Возможно, наследство от бабки. Или личные сбережения.

– Понятия не имею. Но по логике вещей не должно было быть. Посудите сами, если бы Филипп владел чем-то более или менее ценным, стал бы он прозябать на своей свалке? Вот вы бы стали? – спросил мой собеседник.

– Быть может, он обзавелся чем-то ценным относительно недавно, – выдвинула я свое предположение. – И просто поджидал подходящего момента для его использования. Вот вам он не предлагал купить у него нечто ценное?

– Мне? Нет, мне не предлагал. А и предложил бы, я бы не согласился, – засмеялся Сисекин.

– Почему? Если вещь стоящая, отчего не приобрести? – удивилась я.

– Да потому что у подобных личностей если и появится что-то «стоящее», то непременно криминального характера. Ворованное, например. А я, да будет вам известно, гражданин исключительно законопослушный.

– Удивительно. С таким послушанием – и бизнесмен, – съязвила я.

– Звучит как «с таким счастьем – и на свободе», – вернул колкость он. – Представьте себе, не все бизнесмены бесчестные негодяи.

– Охотно верю, – ответила я. – И все же постарайтесь припомнить, в своих рассказах Мальцев не упоминал о том, что у него имеется дорогая вещь? На черный день?

– Хорошо, уболтали. Расскажу вам об одном разговоре. Только предупреждаю: история не моя. За что купил, за то и продаю, – сдался Сисекин. – За день до выписки Филипп пришел ко мне в палату. Мы сидели и мирно беседовали о классиках. О ценности классической литературы в целом и о влиянии творчества отдельных личностей на российские умы. Не смейтесь! Филипп был очень глубоким человеком, если вы понимаете, что я имею в виду. Так вот. Сидели мы, беседовали, и как-то так получилось, что разговор перешел в иное русло. Филипп рассуждал о том, что наследие классиков в нашей стране бездарно разбазаривается. Вместо того чтобы беречь, его продают за границу. Даже такие ценные вещи, как прижизненные издания поэтов-классиков. Даже их личные рукописи. Даже автографы. Я возразил. Сказал, что уж лучше получить деньги от капиталистов, чем допустить, чтобы оставшиеся от классиков личные вещи просто сгнили в заказниках наших музеев, где для них и соответствующих условий хранения создать не могут. Филипп разбушевался. Даже назвал меня одним из этих невежественных коллекционеров от литературы, которые не могут отличить Гоголя от Гегеля. Короче, заспорили мы. Я доказывал, что сохранить историю, пусть и в другой стране, все же лучше, чем профукать на родине. Вы со мной не согласны?

– Давайте опустим философские рассуждения, – попросила я.

– Как скажете. Но я все равно считаю, что те, кто халатно относится к обязанностям хранения раритетов, поступают куда хуже тех, кто эти самые раритеты толкает за границу. В общем, спорили мы, спорили, и вдруг Филипп спрашивает: «А что бы ты сказал, если бы узнал, что у меня имеется один такой документ? По-твоему, я должен продать его американцам?» – «Почему обязательно американцам?» – пошутил я. Но он шутки не поддержал: «Раз ты так к этому относишься, я возьму и продам его. Назло продам». Я сказал, что на его месте давно бы это сделал, если бы документ у меня действительно был. А он еще громче кричать начал. «Ты мне не веришь, – твердил, – не веришь. А он существует». Я стал опасаться за его здоровье и вызвал медсестру. Она принесла успокоительное, он выпил, больше мы к этой теме не возвращались. А наутро он выписался. Вот, собственно, и все, – заключил Сисекин.