Звук осторожных шагов заставил меня прервать осмотр. Горничная, сделав на пороге книксен, сообщила, что барыню просят спуститься. Нинель Феофановна извинилась и оставила меня.

Перфектно. Честно говоря, она мне только мешала.

Нацепив на нос чародейские очки, я приступила к тщательному обыску. Накакими артефактами — ни чародейскими, ни навскими, женщины Бобруйские не злоупотребляли. Младшенькая с матушкой пользовались кое-чем для красоты, а над кроватью Марии Гавриловны висел простенький амулетик от бессонницы, сонный же аркан был отчего-то наложен на клавиши рояля. Рунами также были снабжены внешние стены, окна и двери. Это для тишины, и запорными чардействами, скорее всего, сам барин озаботился. Апартаменты Дульсинеи носили следы бестолковой драки и ее личной неряшливости. Или, может, горничным было велено ее не обслуживать. Постель оказалась несвежей, на подушке женские волосы и пятна помады, нижнее белье кучей свалено под кроватью. В шкапу — бальное драгоценное платье с разодранным воротом и две пары атласных туфелек, пустой дорожный саквояж, шубка, манто, охотничьи ножны.

Примерив их к орудию преступления, я убедилась, что нож к ним подошел. На туалетном столике в беспорядке теснились баночки, скляночки, валялись пуховки и салфетки. Дульсинея умывалась перед сном ядреным молодильным настоем, он хранился в расписном стеклянном пузырьке. Повертев его перед глазами, я решила, что роспись определенно навья, но, если верить столичным дамам, в вопросах красоты поганые колдунства сто очков вперед чародействам давали, и дамы упомянутые пользовались ими, на запреты невзирая.

Итак, вчера Бобруйский увел актерку, запер домочадцев… Как там Старунов записал? Перед глазами немедленно появились строчки протокола. В восемь часов мещанка Бархатова, истошно крича, сбежала по лестнице в залу первого этажа. Слуги, бывшие там, немедленно вызвали охрану. Господин Хрущ, удачно оказавшийся в курительной комнате, взял дело в свои руки. Кто отпер женщин? Этого в протоколе не значилось. Адвокат уверяет, что, кроме злосчастной Дульсинеи, подле барина никто оказаться не мог. Слуг придется опросить всех. И уж заодно узнать, не потребляли ли в доме опия. В комнатах следов этого я не заметила, но на балу Нинель Феофановна явно была не в себе. Хорошо, предположим, все же Бархатова. Хватило бы ей сил здорового мужика задушить? С избытком. Мужик связан был по рукам и ногам. Она могла коленом ему в грудь упереться и струну на себя тянуть. А ножом ткнуть уже для надежности. Могла. Только картина у нас на убийство в состоянии аффекта не походит. Это, господа мои, типичная месть или вовсе обряд. Удушение с закалыванием… Минуточку! Пристава Блохина в те же два приема жизни лишали. Нож и виселица. Совпадение?

Чистописанием, как и чтением, дамы Бобруйские не увлекались. Ни писем у них в комнатах не было, ни дневников. А единственный чернильный прибор украшал библиотечную конторку. Им недавно пользовались, на кончике пера застывала, но еще не подсохла капелька чернил. Библиотеку я осматривала напоследок, и она не подвела. То есть, если начистоту, находка моя была вовсе случайной. Потому что, будь плотные оконные шторы раздернуты, я не включила бы потолочный свет и не углядела под особым углом примятых ворсинок ковра. Здесь бывали редко, оттого ковер был как новенький, и подошвы оставляли на нем явственные вмятины. К дальним полкам я не приближалась, значит, следы не мои. Мои уже даже расправиться успели.

Согнувшись, я проследовала по едва заметной тропинке, провела пальцами по книжным корешкам. Они оказались декоративными, намалеванными прямо поверх деревянной двери. Не обнаружив ручки, я налегла всем телом, сдвигая доску. Дамская тюрьма Бобруйских оказалась не столь уж неприступной, а тайный ход удобно разветвленным. По нему можно было идти вправо, вдоль спален, заглядывая в комнаты в специальные глазки, либо, приложив ухо к выводной трубочке, слышать все, что в этих спальнях происходит. Пройдя налево, мы попадали за холщовый экран, украшающий простенок площадки второго этажа, а дальше, минуя ряд глазков и трубочек, выходили к огромному квадратному стеклу, вмурованному в стену. Сквозь него было прекрасно видно кровать с балдахинными столбиками, пуфики и прочую обстановку гнезда порока. Значит, с той стороны стекло зеркально, а с этой… Я толкнула носком ботильона раму, она подалась, раскрываясь внутрь, на стыке лежало что-то маленькое. Присев, я подняла черепаховую пуговку, судя по размеру, с дамской манжеты. Заходить не стала. Вернулась к разветвлению и спустилась по винтовой лесенке, скрытой, как можно было догадаться, внутри центральной колонны, пронизывающей оба этажа. Внизу было что-то вроде кладовой, и, выйдя из нее, я очутилась в обычном коридоре, стены которого украшала выпуклая лепнина. Дверца кладовой в закрытом состоянии ничем не отличалась от соседних проемов. На всякий случай я попробовала ее снова открыть, что проделала без труда, достаточно было потянуть на себя одну из лепных шишечек.

Что ж, с тайным ходом мы закончили. Алиби ни у кого нет, вообще ни у кого. Даже Хрущ мог из курительной комнаты явиться к барину. Ага, Попович, только сначала ему пришлось бы в музыкальный салон крюк сделать, за струной. Не фантазируй, Крестовский прав, тебе приятнее было бы, чтоб убийцей мужик оказался, а не сестра твоя по полу. Убила женщина. Одна из четырех. Работай.

Недолго поплутав, я спросила дорогу у встречной служанки и направилась в кабинет.

Девицы Бобруйские коротали время ожидания в компании своего семейного адвоката. Так себе компания. Андрон Инатьевич дремал в кресле, оглашая комнату нетрезвым храпом, сестры же шептались, заняв диванчик у глухой стены. Поздоровавшись и выразив соболезнования, я прошла к столу. Обе девицы были в трауре, Марии Гавриловне черный креп с тюлем прибавлял пяток лет, Нюте же, напротив, наряд был к лицу. Непохожие сводные сестры. Старшая — некрасивая и дебелая шатенка с зеленовато-карими глазками, младшая — изящная блондинка, голубоглазая, тонкокожая. Обе плакали, обе сейчас настороженно на меня смотрели.

— Евангелина Романовна, что разнюхать успели? — Хрущ всхлипнул, тряхнул головой, потянулся.

Я села, положила на стол сумочку, придвинула к себе стопку чистой бумаги.

— О результатах следствиях сообщено будет в установленном законом порядке.

— А его превосходительство обещал…

— Андрон Ипатьевич, — перебила я строго, — извольте сообщить, где в данный момент находится супруг госпожи Бархатовой.

— Простите?

Приподняв брови, я с нажимом уточнила:

— Бархатов Эдуард Милославович, коего ваш хозяин пригласил погостить в этом доме.

— К прискорбию, не осведомлен.

— Так осведомитесь. А то странно получается: жена под арестом, а муж, в паспорт которого она, вероятно, вписана…

Не будь адвокат под воздействием хмеля, моя хитрость бы не сработала. Но он был пьян, поэтому ушел расспрашивать слуг, оставив меня наедине с девушками, чего я и добивалась. Помолчав, будто не зная, как вести разговор, я вздохнула:

— Ужасное происшествие.

Мария Гавриловна всхлипнула: