Покажи – или заткнись. Докажи основной посыл этого затянутого «документального» фильма – или проваливай.

И он знал – поскольку много раз видел это раньше, – что создатель фильма как раз собирается показать ее.

– Джо, – раздался рядом женский голос, разбивающий его тугую сосредоточенность; он откинулся назад, поднял взгляд и увидел, что напротив стоит Колин.

– Обожди, – попросил он у нее. – Не говори ничего. Буквально секунду. – И он вновь приник к своему сканеру, пылкий и напуганный, словно какой-нибудь бедолага танкер, подумал он, который в ужасе своей фобии чувствует – а точнее, воображает, что чувствует, – запах Вонючего иссыхания, обонятельный предвестник смерти. Но я-то не воображаю это – Джозеф Адамс знал точно. И ужас внутри него рос, пока не стал невыносимым, но он все же продолжал смотреть, и все это время Александр Сорберри шептал и мурлыкал, и тогда Джозеф Адамс подумал: так ли чувствуют это они там, внизу? Чувствуют ли хоть какой-то намек, след реальности за тем, что они видят? Догадываются ли, что мы кормим их своей собственной адаптацией… И от этой мысли он окаменел.

Сорберри вновь замурлыкал:

– Некий истинный патриот, сотрудник американской Секретной Службы, охраняющей президента США, снял этот поразительный эпизод при помощи камеры с телескопическим объективом, замаскированной под пуговицу на воротнике; поэтому кадры будут несколько нечеткими.

И действительно, две несколько расплывчатые, как и сказал Сорберри, фигуры прогуливались по крепостной стене. Рузвельт и Иосиф Сталин, последний шел, а инвалидное кресло Рузвельта, держащего в руках плед, толкал служитель в униформе.

– Специальный дальнобойный микрофон, – прожурчал Сорберри, – находившийся в распоряжении этого преданного охранника, позволил ему услышать…

Окей, подумал Джозеф Адамс. Все выглядит прекрасно. Камера размером с пуговицу на воротнике; кто в 1982 году вспомнит, что таких миниатюрных шпионских устройств в 1944-м не существовало? И оно проходит, принимается на веру – было принято на веру, когда эта ужасная вещь прошла по кабелю на весь ЗапДем. Никто не написал в Вашингтон, округ Колумбия, в правительство; никто не заявил: «Уважаемые господа: в отношении «камеры в пуговице от воротника» некоего «преданного сотрудника Секретной Службы» в Ялте; настоящим информирую вас, что…». Нет, этого не случилось; а если и да, то письмо тихо похоронили… а может быть, вместе с пославшим его человеком.

– Какую серию ты смотришь, Джо? – спросила Колин.

Он снова откинулся и остановил пленку.

– Ту самую, великую сцену. Где Рузвельт со Сталиным сговариваются, чтобы продать Западные Демократии.

– О да. – Она кивнула и присела рядом. – Та размытая съемка издалека. Кто может забыть? Это вколочено в нас…

– Ты ведь понимаешь, конечно, – сказал он, – какой в этом содержится изъян.

– Нас учили, специально указывая на него. Лично Броуз и учил, а поскольку он жив и является учеником Фишера…

– Сейчас, – сказал Адамс, – никто не делает таких ошибок. При подготовке материалов для чтения. Мы научились, мы стали профессиональнее. Хочешь посмотреть? Послушать?

– Нет, спасибо. Честно говоря, я не очень это люблю.

– Я тоже, – сказал Адамс, – но эта пленка зачаровывает меня; я поражаюсь, что оно проскочило – и было принято. – Он вновь прильнул к сканеру и запустил пленку.

На аудиозаписи можно было разобрать голоса двух размытых фигур. Сильный фоновый свистящий шум, доказательство дальнобойности скрытого микрофона, находящегося в распоряжении «честного охранника», слегка мешал улавливать слова, но понять было можно.

В этом эпизоде Версии A Рузвельт со Сталиным говорили по-английски; Рузвельт – со своим гарвардским произношением, Сталин – с тяжелым славянским акцентом, гортанно, почти нечленораздельно.

Поэтому Рузвельта понять было проще. А то, что он имел сказать, было очень важным, поскольку он заявлял откровенно, не зная о «тайном микрофоне», что он, Франклин Рузвельт, президент Соединенных Штатов, был коммунистическим агентом. Подчиняющимся партийной дисциплине. Он продавал Соединенные Штаты своему боссу, Иосифу Сталину, и его босс говорил: «Да, товарищ. Ты верно понимаешь, что нам нужно; мы договорились, что ты придержишь союзные армии на западе, так, чтобы наша Красная армия могла глубоко зайти в Центральную Европу, до самого Берлина, чтобы установить советское господство вплоть до…» И здесь гортанный, с тяжелым акцентом голос постепенно затухал, поскольку оба мировых лидера выходили из зоны досягаемости микрофона.

Снова выключив воспроизведение, Джозеф Адамс сказал Колин:

– Несмотря на эту единственную ошибку, Готтлиб Фишер сделал тут великолепную работу. Парень, что играл Рузвельта, реально выглядел как Рузвельт. Парень, что играл Сталина…

– И все же ошибка… – напомнила ему Колин.

– Да. – Это была крупная ошибка, самая тяжелая из тех, что сделал Фишер; на самом деле единственная серьезная из всех фальсифицированных отрывков Версии A.

Иосиф Сталин не знал английского языка. И, поскольку Сталин не мог разговаривать по-английски, эта беседа не могла случиться. Главная, критическая сцена, только что показанная, выдавала себя и, таким образом, выдавала всю эту «документальную» картину. Сообщала, что это такое. Расчетливо и тщательно изготовленная подделка, сфабрикованная с целью снять с Германии вину за произошедшее во Второй мировой войне, ответственность за принятые решения. Потому что к 1982 году Германия вновь стала мировой державой и, что самое главное, крупным акционером сообщества стран, называющих себя «Западными Демократиями», или, кратко, ЗапДемом, после того как ООН развалилась во время Латиноамериканской войны 1977 года и оставила на своем месте вакуум власти, в который немцы быстро и умело проникли.

– Меня тошнит, – сказал Адамс, дрожащими пальцами вытаскивая сигарету. Только подумать, сказал он себе, что все, что мы представляем собой сейчас, происходит из такого грубого передергивания, как в этом отрывке, где Сталин говорит на языке, которого он не знал.

После паузы Колин сказала:

– Ну, Фишер мог бы…

– Легко это исправить. Один-единственный маленький переводчик. Вот и все, что было нужно. Но Фишер был художником – ему понравилась идея их разговора тет-а-тет, без посредника; он чувствовал, что это придаст сцене дополнительный драматический накал. И Фишер оказался прав, поскольку этот «документальный» фильм и в самом деле был повсеместно принят как исторически достоверный, документально подтверждающий ялтинскую «сделку», «трагически непонятого» Гитлера, который хотел на самом деле всего лишь спасти Западные Демократии от комми… и даже лагеря смерти и те нашли свое удовлетворительное объяснение. Всего и потребовалось, что несколько снимков британских военных кораблей, наложенных на снимки голодающих узников, несколько полностью игровых сцен, которые просто никогда не происходили, чуть-чуть настоящей военной кинохроники из архивов ЗапДема… и успокаивающий голос, связавший все это вместе. Успокаивающий – но твердый.

Ловко.

– Я не понимаю, – спустя короткое время сказала Колин, – почему это так тебя расстраивает. Неужели из-за того, что ошибка столь вопиющая? Ну, на тот момент она не