– Только недолго, – сказал прапорщик. – И без фокусов. Телефон оставьте в палате, это нельзя…

«Можно, но за отдельную плату», – мысленно перевел Андрей.

– Какие фокусы, – сказал он вслух, – мы же взрослые люди! Если хотите, можете меня обыскать.

– А как же без этого? – слегка его огорошив, сказал прапорщик. – Дело-то нешутейное… Там у вас что?

– Где? А, тут… Это диктофон.

– Придется оставить. Диктофон – это тоже нельзя.

– Да как же! – воскликнул Андрей. – А вдруг он скажет что-нибудь важное для следствия? А потом откажется… Без диктофона будет мое слово против его, а с записью не поспоришь.

– Вот, – снова преисполняясь осознания важности доверенной ему миссии, сказал прапорщик. – Он скажет, а вы в газете напечатаете. Хорошо это будет?

– Да кто нынче верит газетам! – поспешил укрепить свое пошатнувшееся положение Андрей.

– А зачем писать то, чему никто не верит?

Вопросец был не в бровь, а в глаз. Впрочем, в искусстве словоблудия прапорщику с Андреем Липским было не тягаться.

– А жить на что?

– Ладно, идемте, – сказал прапорщик, с завидным благоразумием воздержавшись от разглагольствований по поводу нехватки рабочих рук на стройках и промышленных предприятиях страны. Все-таки под его форменным кепи хранилось некоторое количество серого вещества, и он сообразил, что упрекать собеседника в тунеядстве с его стороны было бы, мягко говоря, некорректно.

Приблизившись к двери охраняемой палаты, он кивнул сержанту, который при виде постороннего подобрался и положил ладонь на рукоятку автомата, а затем, едва заметно – Андрею. При этом он с завидной ловкостью и непринужденностью, говорившими о немалом опыте, одним небрежным движением словно бы невзначай оказался между Липским и своим напарником, полностью загородив от последнего дверь палаты своей внушительной фигурой.

Резонно рассудив, что приглашения в словесной форме лучше не дожидаться, Андрей тихонько приоткрыл дверь и со странным чувством падения, которое испытывал всякий раз, когда находился там, куда его не приглашали, перешагнул дверь палаты номер триста семь.

В триста седьмой царил уютный полусвет, распространяемый горевшим на тумбочке ночником под матерчатым абажуром. Если приглядеться, палата представляла собой зеркальное отображение той, которую занимал Липский, но заметить это с первого взгляда мешала загромождавшая ее сложная медицинская электроника. В данный момент аппаратура была обесточена, из чего следовало, что непосредственная угроза жизни пациента миновала. Что это за аппаратура и каково ее назначение, Липский не стал даже гадать. Слепое серое бельмо компьютерного монитора его не удивило, а вот лежащие наготове гладкие металлические пластины дефибриллятора с тянущимися от них завитыми в спираль проводами слегка озадачили: он как-то не предполагал, что это последнее средство спасения жизни применяют при лечении опухолей мозга.

В остальном, как уже упоминалось выше, триста седьмая представляла собой зеркальное отображение триста второй, которую занимал Андрей. Только вместо Левитана на стене висел Шишкин, да и запах тут стоял другой – сложное, неистребимое никакими современными средствами кондиционирования воздуха амбре, неизменно окружающее лежачего больного. Этот липкий, тяжелый дух не имел ничего общего со зловонием; главной его составляющей являлся застоявшийся запах сваренной на молоке рисовой кашки, но вдыхать его оказалось крайне неприятно: это был запах неизлечимой болезни, и Андрей поймал себя на том, что дышит через раз, словно и впрямь побаивается заразиться.

Сам больной в полном соответствии со своим неходячим статусом лежал на кровати, изголовье которой было приподнято под углом в сорок пять градусов. Он лежал неподвижно и, поблескивая глубоко ввалившимися глазами, смотрел на вошедшего. Эспаньолка и тараканьи усы а-ля Сальвадор Дали бесследно исчезли с его осунувшейся физиономии. Возможно, их сбрили тут, в клинике, но произошедшая с прической подконвойного пациента метаморфоза – вместо вороной шевелюры испанского гранда ныне она представляла собой короткую, обильно посеребренную сединой щетину с глубокими залысинами надо лбом – свидетельствовала в пользу того, что исчезнувшая с лица Валерия Французова растительность, скорее всего, была накладной.

Взаимное разглядыванье длилось недолго, после чего больной, по-прежнему не шевелясь, негромко сказал:

– Ну, что же вы там встали? Входите, раз пришли. Присаживайтесь, вон как раз свободный стул.

В его усталом хрипловатом голосе не было ни тревоги, ни подозрительности, не говоря уже о страхе. Андрей ожидал совсем другого приема; все заготовленные загодя фразы выскочили у него из головы, и неожиданно для себя он брякнул:

– А вдруг я киллер?

– Сомнительно, – окинув его с головы до ног еще одним внимательным взглядом, объявил больной.

– Встречаете по одежке? – спросил Андрей, чуть приподняв двумя пальцами краешек своей пижамы.

– Отнюдь, – послышалось в ответ. – Просто я вас узнал. Конечно, этот мир – довольно скверное местечко, в котором возможно все. Я допускаю, что известный журналист мог в силу множества причин опуститься до роли исполнителя заказного убийства. Но с точки зрения заказчика, было бы крайне неразумно поручать такое ответственное дело дилетанту. И потом, если пользующийся славой одного из последних в России рыцарей свободной журналистики блогер, пишущий под псевдонимом Спасатель, пошел в платные душегубы, дела на родине обстоят еще хуже, чем я предполагал. В этом случае рассчитывать мне уже не на что. И уж подавно нечего терять, кроме энного количества более или менее неприятных недель, проведенных вот на этой койке. Так что не стесняйтесь, Андрей Юрьевич, входите и действуйте по своему плану, каким бы он ни был. Можете придушить меня подушкой: поверьте, в своем теперешнем состоянии я вряд ли сумею оказать достойное сопротивление человеку, сумевшему без единой царапины миновать милицейский пост.

– Полицейский, – придвигая к кровати стул и усаживаясь, поправил Андрей.

Он был польщен тем, что человек такого масштаба – миллионер, бывший министр и так далее, – оказывается, читал его статьи и узнал автора буквально с первого взгляда. Разговорчивость больного тоже ему импонировала, но она же и настораживала: он не любил, когда интервьюируемый с первых слов перехватывал инициативу.

– Ах да… Простите, никак не могу привыкнуть.

– А кто может? – невесело пошутил Липский. – Суть осталась прежней, и именно поэтому я здесь – как вы понимаете, без кровопролития и отнюдь не ради него. Я всего лишь хотел задать вам несколько вопросов…

– Понимаю. Честно говоря, я ожидал чего-нибудь в этом роде. Более того, признаюсь, я на это очень рассчитывал. Но я и надеяться не мог, что это окажетесь вы.

– В смысле – последний рыцарь и все такое? – Андрей криво улыбнулся. – Простите, но этот комплимент мало того что не заслужен, так еще и сомнителен. Какой там еще рыцарь! Да и потом, рыцари – я имею в виду настоящих рыцарей, в латах и так далее, – были еще те ребята. Когда подворачивался случай, своего они не упускали.