в самой сердцевине человеческого существа. Чтобы идти и петь. Ну пусть не вслух. Но уж мысленно, внутри – обязательно.

Меня тоже накрыло радостной весенней волной. У меня было всё. Полные руки счастья. Наша детдомовская директриса, гремящий пушками Броненосец с клокочущим котлом доброго сердца, кинулась устраивать мои дела, и я уже бегу в школу, прохожу индивидуально подготовку к ЕГЭ, и совсем скоро в июне сдам все эти экзамены и шагну, наконец, в нормальную жизнь. Пойду на экономику. Если хватит баллов, в институт, если облажаюсь, то, для начала, в техникум. Буду, как Буратино, умненькой, благоразумненькой и однажды начну руководить всеми этими предприятиями, которые теперь мои. Ну не совсем пока мои, пока я так, с боку припека. Но время идет. И если мне досталось в наследство непонятная структура «холдинг», так я уж с этим разберусь. Короче, я была полна планов и радужных надежд.

***

Как и решила, войдя в обчищенную квартиру, начала делать ремонт. Приходили Машка с Байбаковым, помогали. Не столько работали, сколько ржали и пачкались краской или клеем. Но это было самое оно: смеяться, гоняться друг за другом по пустым комнатам, капая на пол краской, кричать друг на друга в шутку, а потом, сталкиваясь лбами, ползать на коленках, размазывать красочные пятна. Уверять друг друга: «Я отмываю! А ты мне мешаешь!» И лопать заказанную пиццу, хватая горячие куски разноцветными пальцами.

Мне нравилось, что Глеб приходит с Машкой. На самом деле, мне нравилось, что он приходит. Но то, что не сам, не один, а с ней, с Африкой, меня успокаивало. Были у них некие «отношения» или нет, я не интересовалась, не мое дело. Да и у Машки где-то там, на стороне, оставался уже подзабытый мною Боромир Тятин. Может, они просто дружили в мою сторону, не знаю. Но как-то незаметно для себя, неосознанно, я включила Байбакова в круг своих «родственников». Правда, поняла я это вовсе не тогда. Позже. Намного позже.

Это зачисление в ближний круг никак особо не выражалось. Я не звонила ему. Даже номер его телефона забыла. Обзавелась новым айфончиком и не подумала вписать в контакты. И он не звонил, не спрашивал, как дела, и какие планы. Просто являлся иной раз в выходной вместе с Африкой. Если Машка приходила одна, про Глеба мы не говорили. Но мне казалось, что он незримо присутствует. Когда мы в две кисточки разрисовываем кухонную стену неоновыми градиентами, когда валимся на огромный квадратный матрас-мешок, набитый полистирольными шариками и, поставив на животы коробки с пиццей, отдыхаем, вяло переговариваемся с набитыми ртами, что неплохо бы и потолок оприходовать, а то чего он белый, скучища, Глеб как будто маячит за нашими спинами – его не видно, но он есть.

По-настоящему моим ремонтом занимался Рустам. Курировал. Прислал двух узбеков, коренастого длиннорукого сорокалетнего Эдика и совсем пацана, черноглазого, с нежным персиковым румянцем и тонкими девичьими руками Гошу. Они сделали главное: смонтировали мне новую кухню, восстановили утраты в ванной, в общем придали квартире жилой вид. И тут же по моей просьбе ободрали все стены в комнатах до самого кирпича. Представляете, над оконными проёмами были кирпичные арочки. Ни за что не заклею какими-то глупыми обоями такую красоту. Мы с Машкой генерировали дизайн-проекты со скоростью пескоструйной машины. И тут же их отбраковывали. Но так или иначе, ремонт продвигался.

Ну что еще добавить к картине счастья? Экзамены я сдала. Ну, средненько, конечно, никакой гениальности во мне не проснулось. Подала документы в экономический техникум и предалась блаженному летнему ничегонеделанью.

Африка собралась замуж. За своего Боромира. За Борьку Тятина. У них всё по-серьёзному: вместе сессию сдавали, вместе после экзаменов по городу гуляли – разговаривали, планировали совместную жизнь. Машка говорит, скоро Борька её потащит с родителями знакомиться. Вот вернутся Тятины-старшие из круиза, и будет торжественное представление её ко двору. Мандражит: вдруг не понравится папаше с мамашей. Я ей говорю; «Ну как ты можешь не понравиться?! Ты же умница-красавица. Где ещё твой Борька такое редкое сочетание найдет. Да они молиться на тебя будут». Но она всё равно переживает, как сложится. Борькины родители где-то в деревне живут. Отец – фермер. Не бедный, раз может свою жену по Средиземному морю на корабле выкатывать. А она, жена, в смысле, Галадриэль бывшая, считает себя писательницей, сочиняет фанфики про эльфов и прочих всяких. Подхватила знамя, выпавшее из рук Толкина.

– Вдруг, она решит, что я не подхожу, недостаточно начитанная. Я, знаешь, специально всего «Властелина колец» прочитала, чтобы было, о чём с ней разговаривать, – Машку больше беспокоит мамашино мнение.

– Брось, Африка, не бери в голову. Поженитесь вы с Борькой, и всё у вас будет хорошо.

Я хотела, чтобы все вокруг ходили счастливыми. Лето было самым лучшим в моей жизни. Светило солнце, моросили дожди, иной раз ворчала гроза.

Но однажды гроза грохнула прямо над моей головой. И это было совсем не смешно.

Глава 10

Воспитанник детского дома обязан: …уходя по каким-либо делам всегда спрашивать разрешения педагогов, обязательно сообщать: куда уходит, когда предполагает вернуться.... (Правила внутреннего распорядка для воспитанников детского дома).

Ты врёшь, Ленка-Сапог. То лето не было ни лучшим, ни сколько-нибудь хорошим. Ты просто пытаешься убедить себя. Обмануть. Весь июнь ты зубрила. От экзамена к экзамену зубрила ненавистные, основательно забытые школьные предметы. Днями зубрила. Да и за полночь засиживалась. Машка пожимала плечами: «Сколько можно? Ты ж не высыпаешься. Бросай. Ляг поспи, и всё пройдет». Ты махала рукой: «После отосплюсь». Даже ей, своей лучшей подруге, не хотела говорить, почему по ночам сидишь над учебником. Ты же просто не могла спать. Ты боялась.

Ты права, та, вторая я, что прячется внутри моей черепушки между лбом и затылком. Некрасивая девчонка – бледное личико, меленькие мышиные черты, соломенные волосики падают на бесцветные бровки. Такой ты была с детства, такой и осталась, что бы не показывали зеркала. Ты права. Себе я ещё могу врать. А тебе нет. Ты знаешь всё. Знаешь, почему я не сплю. Знаешь, кто приходит по ночам. Знаешь, кем становлюсь, когда закрываю глаза.

Это началось не сразу. Может, меня держали ещё не выветрившиеся лекарства, может радость от, казалось, невозможного обретения живой Африки, может, суета с учебой и ремонтом квартиры. Но жизнь устаканивалась, входила в какие-то рамки, дни становились ровными и размеренными. И тогда очнулась ночь.

Она пришла мокрой собакой, пахнущей палыми листьями. Палыми, палёными, дымными. Ткнулась холодным