– Ш-ш-ш, – Байбаков, закрывает мне рот ладонью.

Мы жмемся в угол под стеной, укрытые густой тенью крыльца. Но что будет, когда они, мои тюремщики, спустятся во двор? Путь к сараю лежит как раз в нашу сторону, достаточно чуть оглянуться, и вот они, мы. В доме включается свет. Жёлтый скошенный четырёхугольник сетью падает нам на головы.

– Байбаков, сматываться надо.

Страх поднимается в животе. Нужно уменьшиться, сократиться, стать горошиной, закатиться в щель. Ладони потеют. Спина вжимается в жёсткое дерево стены. Если сейчас Носорогов выйдет, я заору и помчусь, не разбирая дороги. Во мне зреет паника. Захватывает управление сознанием, телом – заарканит и понесёт. Глеб тянет меня за угол дома, одними губами, почти без звука, проговаривает:

– Здесь побудь. Не выходи. Поняла?

Трясу головой: поняла, не выйду, побуду. Я врасту здесь в землю, стану деревом, стеной дома, неподвижной и слепой. Я не вижу ничего. И меня никто не увидит, не узнает. Меня нет. Глеб встаёт передо мной, вытаскивает откуда-то из-под мышки пистолет, беззвучно переводит предохранитель в боевое положение. Паника отпускает. Байбаков надёжен, как скала, за его спиной я в крепости. Убеждаю себя: я в безопасности. Он справится. Что ему какой-то Носорогов. Тьфу! А там, глядишь, и группа захвата подтянется.

Шаги по крыльцу. Тяжелые, мужские. Носорогов. Один? Один. Подходит к машине, гасит фары. Идёт к сараю. Звук шагов скрадывает трава. Мантия колышется, перетекает вокруг его тела. Он словно плывет чёрным облаком сквозь падающий из окна свет. Материален ли он? Может, всё, что я вижу, лишь сон моего больного разума? Может, меня, и правда, нет здесь? И я по-прежнему в дурке? На миг такая перспектива показалась привлекательной – психушка, теплое одеяло, пыльные деревья в расчерченном на квадраты окне. Покой. Безопасность.

Носорогов снял засов, шагнул в сарай – оттуда раздался озлобленный мат – и этот пес, потерявший свою дичь, выскочил наружу.

– Стоять! – Байбаков шагнул в световой четырёхугольник.

Носорогов быстро сунул руку за спину и тут же выставил перед собой вилы, увесистый дрын с тремя хищными чуть загнутыми когтями. Где и взял? Когда мы подходили к сараю, я никакого огородного инвентаря не видела. Мужчины замерли – Глеб с пистолетом в вытянутой руке, Носорогов с выставленными вперёд вилами. На миг мне показалось, что я смотрю на них сверху, будто это экран игры в «Героев». Чей ход? Мой несостоявшийся палач ухмыльнулся, его взгляд скользнул за плечо Байбакова.

Что он там увидел?

Я высунула нос из-за угла. Совсем чуть-чуть. Нос и один глаз.

На крыльце была Носороговская мышь. С ружьём. Ружьё, если его продолжить, упиралось в спину Глеба. Все трое стояли на одной линии. Оружие: ружьё, пистолет, вилы, тоже составляли одну линию.

Если я сейчас заору: «Сзади!» – Байбаков обернётся и, возможно, выстрелит в девчонку. Тогда вилы ударят ему в спину. Носорогов убьёт его. А потом меня.

Если я промолчу, отползу в тень, сожмусь в комок, мышь пристрелит Байбакова. Но я останусь жива. Дождусь группы захвата. И мой кошмар закончится. Зато начнется новый. Кровь Глеба навсегда останется на мне, не отмыться. Как я буду смотреть в глаза Рустаму, Верке, Африке, Машкиному еще не родившемуся мелкому, которому я уже набилась в тётки? Это не мышь, не Носорогов убьет Байбакова. Это я его убью. Как кукольника. Убью вполне осознанно.

Сколько уже на мне? Кукольник, недострелянная Машка, недорезанный Рустам. Теперь Байбаков.

Нет уж, хватит!

Выскакиваю из тени и прыгаю на спину Байбакова. От неожиданности он начинает валиться вперёд. Над головой гремит выстрел.

Последнее, что я слышу – далёкий собачий перелай, в который тоненькой ниточкой вплетается еле слышная полицейская сирена.