Дрейк всматривался в них так пристально, что заболели глаза, в то время как мозг выдавал тысячи комбинаций в секунду, в попытке найти правильную.

Коридор. Мертвый. Коридор мертвых… Путь…

Кри. Ала…

Криала… Ну, конечно! Как же он сразу не догадался!

– Дверь к книге расположена в коридоре между мирами? Криале?

Они синхронно кивнули.

– Выход… это оттуда существует единственный выход к книге. А тени… Ведь там находятся пересечения со многими мирами – тени их охраняют.

– Да. – Вновь открыл рот ближайший смешарик. Теперь его золотистые глаза смотрели крайне напряженно. – Но вым низя.

– Что?

Он снова не понял что-то важное, а когда увидел новые два символа, вращающиеся над головой, недоверчиво переспросил:

– Живым туда нельзя?

– Слусай. И мотли.

И над Фуриями, выстраиваясь в ряды, в воздухе поплыли сложные ежесекундно сменяющие друг друга символы.

* * *

Уровень: Война

– Командир! Командир, радары выходят из строя – что-то дает на них наводку. Прием.

– Слышу тебя, Риггинс. Все ли радары так себя ведут? Или же…

Из динамиков послышался треск и помехи; далекий голос командующего восьмым взводом пропал.

– Риггинс! Риггинс?

– Я здесь. Слышу вас, но обрывочно… язь выхо… строя…

Сидящий у пульта Дэйн поморщился, потер висок и нажал кнопку микрофона.

– Повтори, Риггинс, повтори сообщение. Я его не понял, прием.

– Мы не можем установить связь с ближайшим отря…, все… дары повреждены. Везде навод…

– Черт!

Эльконто стукнул широкой ладонью по краю стола и зло посмотрел на покрытый пластиковой решеткой приемник. Еще никогда в жизни на Войне не было проблем со связью – никогда. То был слишком критичный элемент, чтобы на нем экономить – Дрейк, помнится, говорил о том, что Комиссия установила сюда одну из лучших систем связи – ни изъянов, ни сбоев, ни помех.

Мда уж…

Ни сбоев, ни помех…

Рация трещала, не умолкая, непонятного происхождения шум поглотил голос. Столько лет все работало, а теперь вдруг сломалось – ну, что за жопа? Наверное, это как-то связано с погодой наверху, что-то там в последние дни не ладно.

Дэйн задумчиво потер небритый подбородок и, все еще держа глухой микрофон в руке, подумал об Ани – не взялась ли она выгуливать Барта? Тот в последнее время часто скулил у двери, просился на улицу, но проклятая жара всех доконала. Они договорились, что будут выводить его по ночам, но этот шерстяной манипулятор умел корчить такие умильные рожи, что кто знает – вдруг она поддалась? Дэйн оставил для нее в прихожей солнцезащитный крем, но не успел об этом сказать – увидела ли?…

– Командир, идет… – оживший на мгновенье приемник пропустил в эфир два слова, но поглотил третье – самое важное.

– Что идет?

– Идет…

Шорох, треск, шорох, будто кто-то невидимый сыпал на радиоволну стеклянный песок.

– Б%!ь!

Ну, разве можно так работать?

– …огода… Что-то происходит с погодой…

– Погодой? А что там такое, черт его дери, с погодой?

Рация умерла окончательно, и сколько он ее не тряс, сколько ни матерился, вновь оживать не торопилась.

– Да едрись оно колотись! – в сердцах выплюнул главнокомандующий как раз в тот момент, когда в распахнутую дверь штаба вошел доктор.

– Эй, здоровяк, ты чего опять ругаешься? Печеньки закончились?

– Да печенек вагон – Ани мешок напекла. А вот рации не работают. Мне с утра докладывают про накрывшиеся тазом радары и проблемы со связью. И это притом, что мы годами их не имели. А последний вообще что-то попытался сказать про погоду.

– Про погоду?

– Да.

– У нас?

– Вот и я о том же. Погода на Войне стабильна – точнее, она здесь отсутствует.

Лагерфельд нахмурил рыжеватые брови, усмехнулся одним уголком рта и спросил.

– Может, сходим наружу? Мне тоже не помешало бы проветриться.

– Что, тоже печеньки закончились?

– Хуже.

И больше доктор ничего добавлять не стал.

Эльконто отложил рацию на пульт, провел пятерней по слипшемуся от пота ежику и поднялся со скрипучего кресла.

– Ну, пойдем, сходим наружу – посмотрим, что там с погодой.

– Да в рот мне ногу! Ты только посмотри…

После этой глубокомысленной фразы в течение минуты не было произнесено ни слова – оба мужчины, не отрываясь, смотрели на далекий горизонт – туда, где в низком набухшем небе формировался обширный, растянувшийся насколько хватало глаз, грозовой фронт. Клубились воронками тучи, в их центре то и дело вспыхивали молнии, текучее месиво напоминало один большой фингал – подбитый кулаком небосвод.

– Глазам своим не верю!

Судя по всему, формировалась не просто гроза, а набирал разгон самый настоящий, не случавшийся до этого момента на Войне, шторм.

– Так вот откуда помехи…

За их спинами, в выщербленных снарядами камнях, недовольно завывал ветер – бросался на пучки высохшей травы, пригибал их к земле – пытался не то задушить, не то вырвать с корнем – крутил здесь и там маленькие вихри из пыли, злился.

– Эта гроза застанет всех врасплох. Она не просто создаст наводки на аппаратуру, но и образует кучу грязевых селей. Особенно там, на холмах, где солдаты.

Оживший под порывами ветра ежик Эльконто мотался теперь из стороны в сторону – пригибался то вправо, то влево; светлые брови сошлись у переносицы. Лагерфельд редко когда видел друга настолько серьезным.

– Повстанцам негде будет укрыться – их костюмы не влагоустойчивы. Блин, раньше в этом не было необходимости. На Уровне почти нет уцелевших строений, нет крыш. Вода зальет все…

– Плохо. Может, объявить временное прекращение боя?

– Объявить-то я объявлю, а что толку? Надо срочно доложить Комиссии – пусть что-то делают, как-то исправляют ситуацию.

Доктор недоверчиво покачал головой, прикрыл глаза ладонью от метнувшегося в их сторону, поднятого ветром, песка и процедил:

– Боюсь, с тем, что у них наверху, сюда людей пришлют не скоро. А мне бы тоже доложить…

– О чем?

До бункера донесся первый ощутимый громовой раскат; казалось, от обилия в нем озона потрескивал воздух.

Лагерфельд стоял, сунув руки в карманы штанов, и какое-то время молчал – его хмурое выражение лица вторило тому, что прочно закрепилось на физиономии снайпера.