— Нет, патера. Я помню и совершу их.

— Очень хорошо. Тогда я приношу тебе, Гагарка, прощение от имени всех богов. Во имя Великого Паса, ты прощен. Во имя Ехидны, ты прощен. Во имя Сциллы, ты прощен… — Вскоре пришел решающий момент. — Во имя Внешнего и всех младших богов, ты прощен властью, доверенной мне.

Никаких возражений со стороны Гагарки. Шелк нарисовал в воздухе над его головой знак сложения.

— Теперь мой черед, Гагарка. Исповедуешь ли ты меня, как я исповедовал тебя?

Двое мужчин поменялись местами.

— Очисти меня, друг, — сказал Шелк, — потому что мне грозит смерть и я могу оскорбить Паса и других богов.

Рука Гагарки коснулась его плеча:

— Я никогда не делал этого раньше, патера. Надеюсь, я сделаю все правильно.

— Расскажи мне… — подсказал Шелк.

— Ага. Расскажи мне, патера, и я принесу тебе прощение из колодца безграничного сострадания Паса.

— Сегодня ночью мне, быть может, придется вломиться в один дом, Гагарка. Я надеюсь, что не придется, но если владелец дома не пожелает встретиться со мной или не сделает то, что некий бог — Внешний, возможно ты о нем знаешь — хочет, чтобы он сделал, тогда я попытаюсь заставить его.

— Чей…

— Если он будет один, я собираюсь угрожать его жизни до тех пор, пока он не сделает то, чего от него требует бог. Но, откровенно говоря, я сомневаюсь, что он вообще захочет видеть меня.

— Кто это, патера? Кому ты собираешься угрожать?

— Ты смотришь на меня, Гагарка? Предполагается, что ты не должен.

— Все в порядке, больше не смотрю. Кто это, патера? Чей это дом?

— Я не должен рассказывать это тебе, Гагарка. Прости мне мое намерение, пожалуйста.

— Боюсь, что не могу, сын мой, — сказал Гагарка, входя в роль. — Я должен знать, кто это и почему ты собираешься сделать это. Может быть, риск будет не такой большой, как ты думаешь, сечешь? Я тот, кто может судить об этом, лады?

— Да, — согласился Шелк.

— И теперь я понимаю, почему ты искал меня: я могу сделать это лучше любого другого. Только я должен знать, потому что, если это легче легкого, я должен буду сказать тебе, чтобы после этой исповеди ты обратился к настоящему авгуру, а обо мне забыл. Есть дома и есть Дома. Ну, кто это и где это, патера?

— Его зовут Кровь, — сказал Шелк и почувствовал, как напряглась рука Гагарки, лежавшая на его плече. — Я полагаю, что он живет где-то на Палатине. Во всяком случае, у него есть личный поплавок и он нанял человека, который водит механизм.

Гагарка хмыкнул.

— Я думаю, что это может быть опасным, — продолжал Шелк. — Я чувствую это.

— Ты победил, патера. Я исповедую тебя. Но ты должен рассказать мне об этом все. Мне нужно знать, что происходит.

— Аюнтамьенто продало этому человеку наш мантейон.

Шелк услышал выдох Гагарки.

— Это не принесет ему практически ничего, ты же понимаешь. Доход от мантейона должен был бы компенсировать расходы на палестру; плата за обучение не покрывает наши затраты, и в любом случае большинство родителей вообще не платят. В идеале должно оставаться достаточно, чтобы мы могли заплатить налоги Хузгадо, но наше Окно пусто уже очень давно.

— Наверно, у остальных дела обстоят лучше, — предположил Гагарка.

— Да, и в некоторых случаях намного лучше, хотя прошло много лет с тех пор, как бог посетил какое-нибудь Окно в городе.

— Тогда они — их авгуры — могли бы дать тебе немного, патера.

Шелк кивнул, вспомнив свои малоуспешные походы в платежеспособные мантейоны.

— Временами они действительно помогают, Гагарка. Я боюсь, Капитул решил покончить с нами. Он отдал наш мантейон Хузгадо в зачет за неуплаченные долги, и Аюнтамьенто продало собственность человеку по имени Кровь. По меньшей мере мне так представляется.

— Мы все платим бармену, когда приходит тенеподъем, — дипломатично пробормотал Гагарка.

— Люди нуждаются в нас, Гагарка. Вся четверть. Я надеялся, что ты… неважно. Сегодня ночью я собираюсь украсть наш мантейон у него, если смогу, и ты должен отпустить мне этот грех.

Сидящий человек какое-то время молчал.

— Город хранит записи о домах и все такое, патера, — наконец сказал он. — Тебе надо пойти в Хузгадо, дать одному из тамошних клерков сущую мелочь, и они много чего выведут на свое стекло. Я так и делаю. Монитор даст тебе имя покупателя или того, кто напрямую связан с ним.

— И я смогу проверить сделку, ты хочешь сказать.

— Оно самое, патера. Надо быть уверенным, что ты действительно знаешь правду, прежде чем дать убить себя.

Шелк почувствовал невольное облегчение.

— Я сделаю, как ты предлагаешь, при условии, что Хузгадо еще открыто.

— Клерки уже ушли, патера. Хузгадо закрывается в то же время, что и рынок.

Он с трудом заставил себя говорить:

— Тогда я должен идти. Я должен сделать все сегодня ночью. — Он колебался, пока боязливая часть его сознания билась в стены из слоновой кости, которые ограждали его. — Конечно, это может быть не тот Кровь, которого ты знаешь, Гагарка. Есть много людей с таким именем. Мог ли Кровь — тот Кровь, которого ты знаешь — купить наш мантейон? Он должен стоить не меньше двадцати тысяч карт.

— Десять, — пробормотал Гагарка. — Двенадцать, может быть, но только если он заплатил налог. Как он выглядит, патера?

— Высокий крупный человек. Злой взгляд, я бы сказал, хотя может быть только потому, что у него красное лицо. Широкие скулы под толстыми щеками, или мне так кажется.

— Много колец?

Шелк сосредоточился, вспоминая толстые гладкие пальцы респектабельно выглядящего человека.

— Да, — сказал он. — Несколько, по меньшей мере.

— Ты почувствовал его запах?

— Ты спрашиваешь, не вонял ли он чем-то? Нет, определенно нет. На самом деле…

Гагарка хмыкнул:

— Ну?

— Я не уверен, но запах напомнил мне пахучее масло — без сомнения, ты обращал внимание — в лампе перед Сциллой, в нашем мантейоне. Сладкий сильный аромат, но не такой острый, как у благовоний.

— Он называет его мускусной розой, — сухо сказал Гагарка. — Мускус — это бык, который работает на него.

— Тогда это тот самый Кровь, которого ты знаешь.

— Да, он. А сейчас помолчи минутку, патера. Я должен вспомнить слова. — Гагарка качнулся вперед и назад. Потом он потер свою массивную челюсть, раздался слабый звук, как будто песок заскрипел на коркамне. — В наказание за зло, которое ты готов сделать, патера, ты должен совершить два-три похвальных поступка, о которых я скажу тебе сегодня вечером.

— Это слишком легкое наказание, — запротестовал Шелк.

— Не взвешивай перья со мной, патера, ты